На Чеховском показали уже второй спектакль Саймона Стоуна

Это второй за месяц спектакль новой звезды европейской сцены, 35-летнего австралийца Саймона Стоуна - "Йун Габриэль Боркман". Несколько лет назад Стоун основал в Сиднее собственный театр, в котором поставил весь мировой репертуар от древних греков до советских мелодрам, собрал все возможные премии, и в 2013 году был приглашен на крупнейший театральный форум Европы "Виннер Фествохен" с "Дикой уткой" Ибсена. Спектакль стал сенсацией, и с тех пор Стоун ставит в самых знаменитых театрах немецкоязычного мира от Гамбурга до Вены.

Его "Три сестры" в Театре Thalia (Гамбург), только что с успехом показанные в рамках юбилейной "Золотой маски", являются радикальной переделкой чеховской пьесы. От нее остались только персонажи, правда, с новыми именами и коллизиями, перенесенными из начала ХХ в начало ХХI века, из России в Швейцарию.

Чеховская тоска и надежда на абстрактное будущее присутствует и здесь, так же как и трудные отношения с прошлым. Пепел умершего отца хранится в урне на кухне, и дочери никак не могут его захоронить. Дом, бывший для семьи скорее дачей, в итоге покупает бывшая жена Андрея Наташа, получившая на это деньги от своего нового жениха. Живущие за стеклом, точно в "Доме-2" или кинематографическом павильоне, эти новые старые герои привели московскую публику в такой же восторг, как и немецкоязычную.

Спектакль "Йун Габриэль Боркман" был поставлен в 2015 году в венском Бургтеатре, а заглавную роль в нем сыграл выдающийся немецкий актер Мартин Вуттке, знакомый российской публике по фильму "Бесславные ублюдки" Квентина Тарантино и нескольким спектаклям (прежде всего - "Карьере Артура Уи") . Он был назван лучшим спектаклем сезона в немецкоязычном мире, а Мартин Вуттке стал актером года.

Пьесе Ибсена, написанной в 1896 году, "повезло" больше - она хоть и была перенесена в наши дни, но подверглась менее радикальным переделкам, да и персонажи сохранили свои имена. У ее героя Боркмана есть кое-что общее с Россией: сидя в тюрьме после неудачной банковской операции, он брал уроки русского от своего сокамерника. Впрочем, первая встреча с ним происходит не сразу.

Сначала две женщины - его жена и ее родная сестра-близнец, бывшая возлюбленная Боркмана, - ведут нескончаемый разговор о девайсах, пытаясь вспомнить, был ли интернет в 90-е, и как все теперь сидят в Фейсбуке. Снег отчасти и становится образом той холодной сети, той власти гаджетов, которая опутала западную цивилизацию.

Но еще раньше, чем они выйдут на сцену, мы увидим снег, засыпавший всю сцену и идущий сплошной завесой на протяжении всего двухчасового спектакля.

Снег отчасти становится образом той власти гаджетов, которая опутала западную цивилизацию

Снег - конечно, символ и даже аллегория этого почти традиционалистского спектакля. Здесь Стоун продолжает то, что делал в "Трех сестрах": чтобы реализовать перенос классических текстов в новые обстоятельства, ему необходимы цельные аллегорические конструкции.

Дом в стоуновских "Трех сестрах" зависал в сетевом "нигде". Снег в его "Боркмане" связан со снежной горной вершиной, возникающей в финале пьесы Ибсена, это символ какой-то удивительно неживой жизни, в которой оперируют его герои. Одновременно это покров времени, из-под которого в любую минуту готовы восстать тени и скелеты прошлого.

Так, восстав из снежного покрова, появляются в спектакле актеры. Кроме самого Боркмана. Страшный, похожий на брутальных ковбоев старого кино или стареющих хиппи 70-х, герой Мартина Вуттке ужасает и завораживает своей витальностью. В сравнении с аккуратным сыном Эркхартом он - сам напор. Амбициозный банкир-мечтатель, он когда-то хотел не только лично обогатиться, но и осчастливить свою страну. Техническая банковская ошибка, крах мечты стали для него и крахом всей жизни.

Но, покинув затвор благодаря появлению своей бывшей возлюбленной, он с ужасом видит инфантильную стерильность, в которую упакована жизнь его сына. Сцена, покрытая мертвенным снежным покровом, закрывается занавесом.

Больше похожий на непокоренного, бешеного, бездомного рокера, чем на некогда великого банкира, он рвется к жизни. Увы, поздно. Смерть настигает его беспощадно, и только стоящие рядом сестры-двойняшки свидетельствуют о конце его запоздалого дерзания.

Но и тут он пытается обыграть холод стерильного снега, выморочной жизни - он поднимает руку с победным жестом V. В нем, нелепом и безнадежном, есть все-таки сила. В отличие от инфантильного эскапизма Эркхарта.

Кажется, как и Ибсен в своей поздней пьесе, молодой Саймон Стоун не верит в прогресс. Ошибки родителей делают детей не живее и свободней, а только опустошенней.