Хореограф Кристин Ассид выпустила в Екатеринбурге мировую премьеру
Премьера вышла в ТанцТеатре под руководством Олега Петрова. Эта труппа, работающая под эгидой Инновационного культурного центра, - одна из самых известных в Европе уральских трупп, и европейские хореографы с удовольствием соглашаются с ней работать. Событием прошлого сезона стал "ПИЧ" ("Петр Ильич Чайковский") в постановке Мартена Арьяга - спектакль был выдвинут на "Золотую маску" и этой весной приезжал в Москву. Теперь театр рассказывает о судьбе другого гениального музыканта.
В отличие от "ПИЧ", где хореограф был сосредоточен на личной трагедии Чайковского, "Шопен" Кристин Ассид более говорит о музыке героя, чем о его любовях и нелюбовях (образ мучительно требовательной Жорж Санд отсвечивает в нескольких танцах, но такого персонажа в спектакле нет). Ассид разбирается не с биографией - она разбирается с тем, что значит для сегодняшнего человека музыка Шопена. Современна ли? Музейна ли? Обязательны ли для нее белые пачки и отстраненный надмирный взгляд? (Спойлер: вовсе нет). Вот этот трагический или сентиментальный пафос, что звучит в филармонических залах в исполнении великих пианистов - насколько он жизнеспособен вне стен филармонии?
Ассид начинает осторожно. Она не сразу огорошивает молодую аудиторию патетическими восклицаниями фортепиано. Сначала она берет обработку, версию - "Прелюдию № 4", полвека назад переделанную Сержем Генсбуром и превращенную им в песню "Jane B.", которую исполняет Джейн Биркин. То есть расстояние между Шопеном и нашим временем сокращено, но все-таки пятьдесят лет дистанции еще остаются. А примерно посередине между классикой и современными ритмами - фанцузский шансон. И вот под этот шансон выходят полдюжины девушек и молодых людей, по-балетному выученных (худрук труппы старается набирать тех, кто имеет именно балетное образование, считая, что освоивший язык Мариуса Петипа может все), но выбравших те танцы, в которых экспрессия ценится выше чистоты пятых позиций.
Часовой спектакль состоит из четырнадцати сцен. Этюды и прелюдии Шопена становятся аккомпанементом и к полной нежности любовной сцене (танцовщик нелепо и трогательно толкается головой танцовщице в живот, в грудь, в лоб, затем эта "кошачья" ласка незаметно перетекает в объятия), и к "соревнованию" двух танцовщиков, что выясняют, кто круче, принимая позы бодибилдеров (изящное балетное сложение артистов заставляет зал хмыкнуть). И все неодномерно, неоднозначно - сентиментальный дуэт, завершившийся на полу, заканчивается деловитым откатыванием партнера (типа "все, я пошел"), а смешная "выставка мускулов" вдруг приобретает интонацию трогательного мальчишеского самоутверждения.
Ассид прекрасно владеет и инструментом пафоса - когда ближе к финалу спектакля перед закрытым занавесом раскладывает цветы по линии рампы, будто вспоминая тех, кто уже не придет на сцену, и инструментом смеха - воинственные девушки сегодняшнего дня (куда там бедным сильфидам!) вдруг на секунду становятся похожими на набычившихся борцов сумо. Так она доказывает, что Шопен может говорить с нами в любую минуту нашей жизни - и горестную, и веселую. И получает восторженную овацию совсем молодого зала.