Так вот, на кампо (это значит площадь) Сан-Стефано у академии искусств они резко свернули налево, миновали арку с кариатидами и нырнули в темную пещеру того самого sottoportego. Днем пещеру освещал тусклый свет редких электрических ламп в проволочных сетках. Этот потусторонний воспаленный свет позволял увидеть контуры мраморных изваяний, укрытых в нишах кирпичных стен. Постепенно извилистый узкий каменный коридор приводил к кованой металлической калитке, похоже запертой на замок. Однако опытному сталкеру венецианских подворотен было известно: калитка не заперта. Надо было слегка отжать кованую решетку от кирпичной стены, и калитка бесшумно отворялась, предлагая шагнуть дальше в темный коридор с деревянными полами. Звук шагов гулко отзывался под высокими сводами этой адской подворотни, а глаз, постепенно привыкающий к темноте, замечал в нескольких метрах впереди отблеск какого-то отражения в старом венецианском стекле.
Стекло оказывалось узкой дверью крошечного отельчика, встроенного в темное молчание стены. Неожиданный отблеск света справа, замеченный вашим боковым зрением, заставлял вас повернуть голову и ускорить шаги: в каких-нибудь десяти метрах, за ослепшим фонарем в изящном каркасе бронзового литья сдавленный узким коридором стен перед вами открывался сказочный по красоте пейзаж. Прямо перед вами зеленью водорослей светилась узенькая лестница, ступенями уходящая в воду, мелкие волны лагуны шевелили концы водорослей, а в ста метрах на том берегу перед вами открывался великолепный фасад палаццо Дарио. Подойти вплотную к лестнице с живыми водорослями было невозможно, поскольку тесный коридор перед ней был завален каким-то хламом из поломанной старой мебели и красноречивой таблички, взывающей к осторожности. Вам оставалось только постоять тут минут десять, дабы оценить обрамленное стенами и мраморным полом чудное виденье, вздрогнуть от неожиданности, когда этот пейзаж вдруг пересечет совсем рядом с вами речной трамвайчик - вапоретто, груженный усталой венецианской публикой...
Бродский называл эту пещеру самой великолепной подворотней мира. Хотя ему была известна и еще одна, не менее великолепная.
Однажды мы шли с его другом Яковом Аркадьевичем Гординым по улице Пестеля от дома Мурузи, где жил когда-то Бродский с мамой и папой - к Летнему саду. Я остановил Гордина у темного жерла уже известной мне подворотни и спросил его, кивнув на вход в эту пещеру: не водил ли вас Бродский этим путем? Гордин улыбнулся:
- Нет, - сказал он, - вот этим не водил. Но я знаю, что у Иосифа была такая страсть, он любил ходить по городу всякими закоулками, тайными, ему одному известными тропами, прекрасно знал и помнил эти коридоры, обожал водить по ним своих друзей. Вот этот коридор, насколько я понимаю, должен привести вас к Михайловскому замку на берегу Фонтанки. Хотите попробовать?
- Еще как!
- Ну, тогда удачи!
Мы расстались, и я нырнул в питерское sottoportego, как когда-то ночью отважился нырнуть в то, любимое им венецианское. Дважды я попадал в тупики, оказывался в колодцах домов с мутными глазницами окон. Один раз мне показалось, что я заблудился окончательно, трижды я натыкался на запертые металлические ворота. И все-таки минут через сорок мне повезло: на каком-то пятачке я повернул направо и в конце туннеля забрезжил свет Фонтанки (как свет венецианской лагуны), а в ста метрах на том берегу речки уже можно было различить силуэт Михайловского замка (как палаццо Дарио). Я выбрался на набережную Фонтанки и понял, что никогда уже не найду дороги обратно.
Почему Бродский так любил эти тайные ходы в своих любимых городах - Ленинграде и Венеции? У меня есть версия. Он, как многие его друзья и знакомые, жил с родителями в коммуналке, в знаменитых теперь полутора комнатах. Эти крохотные островки быта для моего послевоенного поколения были настолько малы, что настоящими просторными и комфортными квартирами для мальчишек и девчонок того времени становились наши города, где мы проводили большую часть внешкольного времени. Все эти подворотни, переулки и закоулки, которые мы знали наизусть, которые и стали нашими анфиладами, парадными, столовыми и кабинетами. А когда мальчишки и девчонки повзрослели, многие из них поняли, что эти тайные городские коридоры - не что иное, как интимная архитектурная поэзия наших мегаполисов, где застывшими маршами были проспекты, популярными песнями - бульвары, а тихими романсами - подворотни и закоулки. Там, в этих узких уличных коридорах, как мне кажется, и по сей день можно отыскать лоскутки нашей детской одежды, вырванные из наших штанишек и рубашек немилосердной жестью водосточных труб и карнизов.
...Я постоял на набережной Фонтанки несколько минут, переводя дух, как тогда, на набережной лагуны, и побрел мимо Михайловского замка к Фонтанному дому, где когда-то жила Анна Ахматова и где нынче - американский кабинет Иосифа Бродского.