Русский музей открыл юбилейную ретроспективу Константина Сомова

Дело, разумеется, не только в юбилее - хотя ретроспектива приурочена к 150-летию со дня рождения художника. И даже не только в том, что большой выставки Константина Сомова не было полвека. Пару лет назад его творчество представила KGallery в Петербурге, а совсем недавно была возможность увидеть виртуозную графику Сомова, включая легендарные эротические рисунки к "Книге маркизы", на выставке "Арлекины Серебряного века" в Третьяковской галерее.

Хотя исчерпывающе полной нынешнюю выставку в Русском музее не назовешь (сомовские "Дама в голубом" и "Вечер" остались в Москве), она впечатляет разнообразием. Тут и автопортреты художника, и созданные им для журнала "Золотое руно" портреты Александра Блока, Евгения Лансере, Вячеслава Иванова... Отдельные разделы посвящены графике и архивным материалам, связанным с жизнью и творчеством художника, в том числе его фотографии разных лет. В финале экспозиции - работы, написанные Сомовым в эмиграции, в том числе этюд к портрету композитора Сергея Рахманинова, который был заказан для концертного зала Карнеги-холл в Нью-Йорке.

Ретроспектива позволяет проверить верность оценок Александра Бенуа и Михаила Кузмина, писавших о Сомове как о художнике современности.

Казалось бы, виртуозный мастер, влюбленный в "галантный век" с его дамами в кринолинах, всегда готовый превратить скучную повседневность в дерзкую арлекинаду, тончайший рисовальщик и служитель Аполлона, был ближе к Луне, чем к современности. Но вот, поди ж ты, и учившийся с ним в одной гимназии проницательный Александр Бенуа, и поэт Кузмин, посвятивший Сомову блистательный очерк, в рисунках символиста-"мирискусника" сумели расслышать "эхо" времени.

"Как бы точно ни повторял Сомов движения и позы XVIII века, пафос его - чисто современный, и едва ли он стремится к какой-либо стилизации, - писал Михаил Кузмин. - Если отбросить внешность исторических эпох и сюжетов, станет яснее сущность Сомова... и еще убедительнее покажется его русское происхождение от Гоголя, Федотова, Достоевского".

Как ни странно, именно эта параллель - с русской классикой, с гоголевским "смехом сквозь слезы", с соединением безудержности страстей и трезвой рациональности, вкус к анекдоту - делает Сомова преемником не только традиции утонченного рококо, но прежде всего русского гротеска и поисков разгадки тайны "тления и бессмертия". Иначе говоря, в интерпретации поэта актуальность Сомова почти вневременного свойства.

Иной подход у Бенуа, однокашника и приятеля Константина Андреевича. Для Бенуа и Сомова античность, русская классика, как и история европейской живописи, были данностью, пространством их жизни. Эрмитаж был для них не только музеем - родным домом. Предел вневременной был изначально заданной планкой. Тем любопытнее, что Бенуа, сравнивая работы Сомова со сказками Гофмана и графикой Бердсли, подчеркивает "крайнюю точку развития индивидуализма". И тут же: "Тем самым он насквозь художник, его искусство настоящий, драгоценнейший алмаз, быть может, и не особенно крупный, но чистейшей воды".

Бенуа связывает воедино цельность художника, его близость к "Аполлонову откровению" с крайностью индивидуализма: "Он предпочитает быть всеобщим посмешищем, нежели на шаг отступить от своей дороги, на шаг уступить требованиям общества". А неуступчивость художника - знак верности призванию.

Поразительна интуиция Бенуа, который индивидуализм и верность себе воспринимает как характерную черту эпохи. "Вероятно, будущее не за индивидуализмом. Наверное, за дверью стоит реакция... Историческая последовательность требует, чтобы на смену тонкому эпикурейству нашего времени, крайней изощренности человеческой личности, изнеженности, болезненности и одиночеству - снова наступил период поглощения человеческой личности во имя общественной пользы или же высшей религиозной идеи. Нам остается только пожелать, чтоб в годы, которые осталось жить искусству нашего поколения, оно высказалось как можно ярче и громче".

Вглядываясь в лица на портретах кисти Константина Сомова, в сценки, нарисованных им, открываешь заново не только "мага линий", "истинного поэта форм". Кроме полета фантазии, в его работах приглушенно звучит музыка трагического времени. Музыка вольности и печали, маскарада, любви и прощальных нежных прогулок.