Александр Филиппенко: ...Я уже все сделал и все сыграл - от Кощея Бессмертного до командира подводной лодки. И любовника я сыграл, и смерть. И в классической "мыльной опере" "Бедная Настя", где не было никакой чеховщины и полутонов. За меня говорят мои герои, мне нечего сказать. К тому же я очень устал. У меня сейчас в работе две роли - одна в спектакле Гоголь-центра - там мы репетируем МакДонаха, пьесу "Палачи". Я играю самого главного палача. Премьера будет в сентябре. Вторая - в Театре Наций, где у меня уже была первая встреча, там спектакль выйдет к Новому году: молодой режиссер Тимофей Кулябин ставит "Разбитый кувшин" Клейста. В конце сентября и 1 ноября у меня два грандиозных сольных концерта, один в Консерватории, другой в Зале Чайковского. Я читаю Гоголя и звучит музыка Шнитке.
Перед юбилеем я хочу чуть-чуть отдохнуть - так случилось, что у нас есть маленькая часть дома в Ново-Переделкино, в райне Солнцево. Потом соседи уехали, продали нам еще часть. Там и собачки наши живут, норвич-терьеры - самые лучшие в мире псы. А еще там чудный маленький кусочек земли со старыми яблонями. В "Крохотках" Солженицына есть великолепная фраза: "Пока можно еще дышать после дождя под яблоней, можно еще и пожить!" Завтра я поеду на дачу, а под юбилей сбегу недели на две: в начале сентября меня в Москве не будет. Мы поедем в Венецию. Три дня там, а потом мы будем недалеко от нее, в Абано-Термах.
Вы кажетесь абсолютно свободным, не подчиняющимся обстоятельствам человеком. Это действительно так?
Александр Филиппенко: В конце шестидесятых я был старшим инженером Института геохимии. А еще играл в эстрадной студии МГУ "Наш дом". В 1967-м нам дали грамоту за идеологическое воспитание подрастающего поколения, а играли мы "Город Градов" Платонова, произведение антисоветское. На пятилетнем юбилее Таганки, которую закрывали каждый день, я, Фарада и Миша Филиппов выбегали и кричали: "Послушайте! Ведь если театры закрывают, значит, это кому-нибудь нужно? Значит, просто необходимо, чтобы каждый вечер закрывали какой-нибудь театр!"
И когда по решению парткома МГУ закрыли наш театр, Юрий Петрович Любимов сказал: "Пусть Филиппенко приходит к нам. Я его знаю".
На худсовете я почитал Зощенко, Сашу Черного, и меня приняли в труппу.
Одновременно я учился в Щукинском училище. На Таганке к этому времени первая десятка актеров уже была. Главных ролей я не играл, но на концертах-то были Высоцкий, Хмельницкий, Смехов, фортепиано и я, вся наша бригада...
А еще вы были стилягой и участвовали в КВН...
Александр Филиппенко: Одеваться как стиляга, носить узкие брюки, яркий галстук и ботинки на толстой подошве в 1964-м было уже не опасно, не то что в пятидесятых. Мой КВН был самым ранним, первым, домасляковским. В 1962 году наш Физтех играл против команды Первого меда, которую возглавлял врач Григорий Горин. Шли прямые передачи в эфир без репетиций, без монтажа.
Есть ли у вас главные жизненные принципы?
Александр Филиппенко: Надо идти за случаем. Когда я, работая на Таганке, заканчивал Щуку, был поставлен дипломный спектакль "Игроки", и я играл в нем Ихарева. А потом мне сказали: "Александр, худсовет собирается перенести "Игроков" на большую сцену театра Вахтангова". Так я стал вахтанговским артистом, и это было как аспирантура - наблюдать за работами Плотникова, Молчанова, Осенева, Ульянова стало моей великой школой. Я видел, как на гастролях Ульянов один день играл Ленина, второй Сталина, третий Разина, а потом Ричарда Третьего, и думал, что только абсолютно внутренне свободный человек способен на такое.
И мои работы по Солженицыну - тоже случай. Мне позвонила Гениева из Библиотеки иностранной литературы, попросила прочесть главу из "Одного дня Ивана Денисовича" на их вечере. В первом ряду сидела Наталья Дмитриевна Солженицына. Так родился сценический вариант повести. И помогал мне в этом великий художник-постановщик Давид Боровский, которого я знал еще с Таганки.
Благодаря случаю, разговору с Алексеем Уткиным, золотым гобоем России, с которым мы хотели сделать поэтический концерт, родился спектакль по "Крохоткам". Огромную помощь оказала Наталья Дмитриевна. В Щукинском училище Борис Захава поставил бы ей зачет по режиссуре. Сейчас я редко играю этот спектакль, он требует таких затрат энергии! Однажды я ходил с холтером, прибором, сутки просчитывающим сердце и пульс. Играл с ним "Один день Ивана Денисовича", а потом врач в ужасе меня спросил:
- А что у вас было в 22.10?
- Это финал Солженицына.
- Да у вас там 150-200 пульс, вы что, с ума сошли? Прекратите!
Мы с Натальей Дмитриевной пробовали сократить спектакль. А нельзя, не получается, там все очень точно, плотно выстроено.
Советую всегда правильно составлять договор, это совершенно необходимо для людей зависимой актерской профессии. Тогда ты все-таки что-то можешь выторговать. Например, машину, чтобы она за мной уезжала и приезжала. На съемках "Бедной Насти" надо мной смеялись: Филиппенко выговорил себе три стула! А я в договоре написал, чтобы было у меня обязательно три стула, неважно где, но мои. На одном я, на другом костюм, на третьем текст. С договорами мне помогают жена Марина, потомственный телевизионный режиссер, дочка, кандидат исторических наук, и их подруга-юрист. Вот весь мой худсовет. А еще очень важно вовремя уйти на тренерскую работу. Жить аккуратней, без дерготни, зря не прыгать. Не выглядеть смешным. Внутри еще рок-н-ролл, а ты стараешься вести себя потише. В последнее время я часто вспоминаю реплику Юрского: "Саша, больше всего я не ожидал, что доживу до этого возраста". Другими словами, надо думать, как не испортить свой некролог.
Физтех учил нас: думайте по-другому. А сейчас и так все другое, и порой это сложно принять. Если бы те задачи, которые ставят передо мной сегодняшние режиссеры, я бы в 1975-м озвучил моему педагогу, великому Захаве, он бы меня на осень, на пересдачу экзамена отправил.
Тут меня очень выручает молитва пожилого человека, которую я услышал от Алексея Германа, когда снимался в его фильме "Мой друг Иван Лапшин": "...Господи, ты лучше меня знаешь, что я скоро состарюсь. Удержи меня от попытки думать, что я по каждому поводу должен что-то сказать, чтобы это улучшить. Пусть я буду раздумчивым, а не тираном. Дай мне сил поменьше говорить о болезнях. Их становится все больше, а рассказывать о них все слаще. Дай мне крылья даже в немощи моей достигать целей. Усмири мою самоуверенность. И еще об одном прошу, Господи. Не жалей меня, когда у тебя будет случай преподать мне хороший урок, показав, что и я могу ошибаться..."
Александр Филиппенко, рассказывая о том, как он читает со сцены тексты Солженицына, говорил о вашем вкладе в его спектакли. Как вы оцениваете этот опыт?
Наталья Солженицына: Не свой вклад, разумеется, а возможность сотрудничать с любимым Александром Филиппенко я оцениваю как щедрый подарок судьбы. Если мое участие, по его мнению, было сколько-нибудь полезно, я счастлива вдвойне.
Сценична ли проза Александра Исаевича?
Наталья Солженицына: Рассказы, по-моему, сценичны все до единого. "Раковый корпус", "В круге первом" - тоже. Но и "Красное Колесо", поставленное в Театре Российской армии режиссером Борисом Морозовым, идет с аншлагом.
Нельзя сказать, что драматургия Солженицына нашла путь к зрителю. Изменится ли это, на ваш взгляд?
Наталья Солженицына: У Солженицына четыре пьесы. "Пир победителей" - о последних месяцах Великой войны, самая веселая его пьеса, при этом сочиненная в голове, без бумаги, на каменной кладке в Особом лагере - была блистательно поставлена и шла в Малом театре. "Свечу на ветру" он и сам не любил и не ждал ей театральной судьбы. А две другие пьесы - "Олень и Шалашовка" и "Пленники" - о жизни в лагерях, эта тема вообще повсюду сошла с театральных сцен, и вряд ли это вскоре изменится.
Открыли ли, на ваш взгляд, работы Филиппенко что-то новое в прозе Солженицына?
Наталья Солженицына: Это в большой степени зависит от зрителя: насколько внимательным или насколько тонким читателем Солженицына он прежде того был.
Но что, например, для читателя, оглушенного лагерной "жестью", было открытием в филиппенковском прочтении "Ивана Денисовича" - это как много в тексте смешного, как много юмора наряду с горечью и суровостью, и это замечено и выявлено именно артистическим и человеческим талантом Александра Филиппенко.