Юбилейный фестиваль Dance Inversion открылся "Весной священной"

Ажиотаж, отсутствие билетов, легкая давка на входе и море телевизионных камер в партере Новой сцены Большого театра в день старта Dance Inversion без лишних слов свидетельствовали о том, какое место за 20 лет занял фестиваль в московской жизни, не обделенной театральными событиями.

Сегодня любители современной хореографии с легкостью жонглируют именами Жозефа Наджа и Эдуарда Локка, Эмио Греко и Жозе Монтальво, Яна Фабра, Анжелена Прельжокажа, Пола Лайтфута и Соль Леон, Акрама Хана. Всех этих классиков жанра Москва узнала благодаря Dance Inversion, существовавшему под разными именами. Но круг его внимания был гораздо шире - в него попало около 90 хореографов и 78 компаний из 30 стран. Поэтому Dance Inversion был среди тех, кто формировал наш взгляд на современный танец, мало известный в России конца 1990-х.

Программа юбилейного фестиваля, который растянулся на два месяца, тоже разнообразна. Амплитуда - от британца Уэйна Макгрегора, в своей "Автобиографии" пытающегося найти танцевальный эквивалент собственного генетического кода, до психодрамы "Гедда Габлер", в постановке Норвежского национального балета выглядящей почти неоклассикой, от стэпующего американского "Блюза джунглей" до брутально-лаконичного "Заявления" Кристал Пайт в исполнении культового Нидерландского театра танца, от очередной новинки Акрама Хана, ставшего за последние месяцы идолом Москвы (он обещает "Перехитрить дьявола"), до интригующих незнакомцев - ливийского спектакля "#минарет" и баскского "Оскара", перерабатывающих и модернизирующих древнейшие национальные традиции.

Эта "Весна священная" не имеет ничего общего со славянским языческим культом. Фото: Дамир Юсупов

"Весна священная" выглядит в качестве спектакля-открытия символично. В 1913 году этот балет дягилевских "Русских сезонов" в постановке Вацлава Нижинского начал эру модернизма в танцевальном искусстве. Но хореограф Ян Липин в 2018 году поставила спектакль так, будто между нею и партитурой Игоря Стравинского не было этих ста лет и сложившейся великой традиции. Его "Поцелуй земли" возникает примерно на сороковой минуте. До этого в динамиках пузырятся, стонут и взрываются звуки Хэ Сюнтхеня, внесшего в спектакль тибетские мотивы. Сцена покрыта, как дублирующим настилом, иероглифами, которые медленно и безостановочно утрамбовывает весь спектакль старый монах. Его муравьиная деятельность вводит зрителя в транс и погружает в незнакомую реальность, в которой музыка Стравинского гармонично соединяется с появлением Думу-Тара, богини тибетского буддизма, гигантского Льва, Доцудаба - предводителя души и бога просвещения.

Ян Липин, кажется, делает все, чтобы убедить зрителя: ее спектакль не имеет ничего общего со славянским языческим культом. Он развертывается так неспешно, будто представление Пекинской оперы, претендующее на зрительское внимание на много часов. И постепенно раскрывает все те красоты, которых ждешь от китайских мастеров, - акробатические поддержки, цирковую непредсказуемость и живописность, танцевальную змеиную пластичность и закладывающие уши перепады от почти статики до бешеного взрыва энергии. Ян Липин, легендарная исполнительница традиционного "танца павлина", которую называют самой знаменитой танцовщицей Китая, ввела его элементы и в "Весну священную". Поначалу эта эклектическая роскошь шокирует. Но мастерство, с которым создано это пластическое ревю, захватывает. Тем более что в финале выясняется, что при всех культурных различиях для всех народов жизнь и смерть заключены в единый бесконечный круг.

*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"