Поделиться
Нет - он не был критиком. Или, если угодно, не только критиком. Не столько критиком. Как угодно?
Лев Александрович Аннинский был мыслителем и учителем. На мой взгляд, это самое главное.
Кто такой мыслитель? Человек, который любит и умеет мыслить. Что это значит? Это означает, что у мыслителя есть широкой взгляд на жизнь и на человека. Мысль мыслителя - простите за тавтологию - проникает туда, куда мысль иного человека даже не заглядывает, и потому мыслитель видит то, что иному и в голову не придет замечать.
Одна из первых книг Льва Аннинского была посвящена Островскому и его роману "Как закалялась сталь". Казалось бы, вполне советская история про пламенного революционера, для которого идея - все, а жизнь - что собственная, что чужая - ничто. Аннинский, по сути, написал книгу о новой религии и о Павле Корчагине, как о коммунистическом Христе. И это в глубоко советское время! Он умел видеть масштабно и метафорически. Умел докапываться до таких глубин и долетать до таких небес, куда мы и посмотреть-то боялись.
Аннинский - один из самых образованных и знающих людей, которых я встречал в своей жизни. Но он никогда своими знаниями не кичился. Его образованность была не для демонстрации, но для создания того фундамента, на котором выстраивалось здание его размышлений.
Его первая книга называлась "Ядро ореха". Поскольку это была критическая книга, многие подумали, что "орех" - это литература, а "ядро" - то, что находит в ней критик. Но это все был камуфляж, маска, без которых в советские времена не выходила ни одна книга. На самом деле для Аннинского "орехом" всегда была жизнь, а "ядром" - суть этой жизни.
Помню, как вместе со Львом Александровичем мы участвовали в дискуссии на очень популярную в советские времена тему "Является ли критика литературой?" Умные люди, кандидаты да доктора, спорили, доказывали, приводили цитаты... Лев Александрович слушал, глядя в стол и лишь иногда поднимая на всех свои ироничные глаза. Когда дошла очередь до него, он произнес спокойно: "Для писателя поводом для высказывания является жизнь, для критика - литература или кино, или театральная постановка... Вот и вся разница. Степень исповедальности, актуальности и прочее - зависит только от таланта. И ни от чего более..." И все как-то затихли, потому что добавить-то и нечего.
Аннинский прожил восемьдесят с лишним лет. Он застал разные времена, разные эпохи. Было время жесткой советской цензуры, когда надо овладевать эзоповым языком, если хочешь сказать что-то важное. Было время, когда интерес к литературе и искусству не просто упал, а рухнул, и, казалось, что без некоего элемента пошлости ни про литературу, ни про искусство не расскажешь. И время, когда общество вообще и интеллигенция в частности резко структурировались, и, казалось, чтобы достучаться, надо заумничать и загадывать всякие разные интеллектуальные загадки.
Лев Александрович никогда ничего этого не делал. Просто потому, что мыслитель не умеет подстраиваться. Мысль - она ведь бьется свободно, ее ни в какие рамки не засунешь. Лев, который всегда гулял сам по себе. Слушал всех - слушался только себя. Во все времена мнение Аннинского всегда было свободным и независимым ни от чего, кроме его собственной совести и его собственного вкуса. Как говорил герой одного замечательного фильма: "Не скажу, что это подвиг, но все-таки что-то героическое в этом есть".
Аннинский стал учителем для нескольких поколений российских интеллигентов не потому, что поучал или воспитывал. А потому что - показывал пример. Пример свободного дыхания. Свободного мышления. И в конечном итоге свободной жизни. Потому что свобода внутри, а не снаружи. Если человек сам не захочет - никто и никогда не сможет поработить его мысль. Может быть, это самый главный урок свободного человека Льва Аннинского.
В моей жизни Аннинский сыграл решающую роль, за что я буду всегда ему благодарен. Четверть века назад в Театре имени Ермоловой я поставил свой первый спектакль "Комедия о настоящей беде Московскому государству..." - это подлинное, пушкинское название "Бориса Годунова". То, что потом начали делать с постановкой мои коллеги - театральные критики (а я выскочил в режиссеры из театральных критиков) иначе, чем травлей, назвать трудно. Едва ли не каждая газета считала необходимым сказать про наш спектакль гадость.
А потом вышла рецензия Аннинского. Она была очень положительной и очень уважительной. После нее и рецензии Лидии Борисовны Либединской травля закончилась, а я поверил в свои силы. Не знаю, если бы не добрые слова Льва Александровича, хватило бы у меня мужества и веры в себя, чтобы продолжать вот уже двадцать пять лет свои театральные эксперименты.
Аннинский был невероятно принципиален, когда дело касалось литературы, кино, театра. Скажем, его рецензия на картину "Романс о влюбленных" называлась "Шербурские танки". Но это не мешало ему быть человеком абсолютно добрым и предельно чутким к любым экспериментам, если только они продиктованы не желанием показаться и выпендриться, а истинной потребностью художника.
Ненавижу выражения "ушла эпоха", потому что каждый человек для кого-то эпоха. Ушел мыслитель, философ, писатель, чьи мысли будут нам еще долго необходимы. Может быть, всегда.