Фильм Полански "Офицер и шпион" показал, как толпа готова растерзать любого

И тут же получил подтверждение: сначала феминистки напали на администрацию Венецианского фестиваля за сам факт включения картины гонимого режиссера в конкурс, а затем и председательница жюри Лукресия Мартель заявила, что не собирается присутствовать на чествовании фильма: "Я не отделяю человека от его искусства!". В конце концов ее гнев сумели урезонить, и лучшему, на мой взгляд, фильму конкурса жюри присудило Серебряного льва.

Судя по высказываниям Полански, его новый фильм, детально отслеживающий скандальное "дело Дрейфуса" 1894 года, инспирирован не только новой волной антисемитизма, которая нарастает в Европе. Режиссер настаивает на созвучии этой истории с его собственной судьбой. Хотя, конечно, параллель облыжного обвинения в шпионаже с реально доказанным и признанным сексуальным насилием 43-летнего Романа Полански над 13-летней моделью надо признать более чем зыбкой. Теперь мастеру 86, и он давно стал почти призрачной легендой: многие годы в осаде, живет затворником, и увидеть его можно только в качестве киногероя фильма Тарантино "Однажды в... Голливуде", где он молод, полон страстей и затей. Свое давнее преступление давно оправдал всей последующей жизнью в искусстве, даже ухитрился завершить фильм с неслучайным названием "Призрак", руководя съемками из швейцарского заточения. Уже и жертва сексуального натиска официально заявила, что не имеет претензий к режиссеру, но Фемида не знает ни срока давности, ни милосердия, и тем более его не знают изобретательницы нового суда Линча - сокрушающего судьбы движения #MeToo. Самая мощно разработанная, самая пронзительная тема "Офицера и шпиона" - мотив дикарской агрессии внешне цивилизованной толпы, по сигналу "Фас!" готовой растерзать любого, кто подвернется под руку. Мотив массовой ненависти, сокрушающей здравый смысл и сметающей остатки человечности.

В оригинале фильм называется "Я обвиняю" - по названию знаменитого памфлета Эмиля Золя, опубликованного в январе 1898 года в парижской газете "Аврора". Писатель бросил обвинение военному суду в антисемитизме и облыжном, без достаточных оснований, приговоре невиновному. Статья перевернула Францию, но Золя за нее тоже поплатился и был вынужден бежать от ареста в Англию. А публикация стала вехой в истории: не только дала толчок пересмотру дела и оправданию Дрейфуса, но и впервые предала гласности позор антисемитизма. Зафиксировала анамнез того, что наберет губительную силу к 40-м годам уже ХХ века, когда ненависть найдет выход в газовых камерах. То, как легко толпа предала поруганию вчерашнего кумира - всемирно признанного писателя - придает многослойному фильму еще одну ноту горечи.

А внешне картина кажется почти бесстрастной. Художники скрупулезно воссоздают стиль конца XIX века с пышными дамскими туалетами, первыми техническими чудесами и витиевато закрученными усиками, делающими всех мужчин неразличимо похожими. Узнаваемость эпохи многократно усилена отсылами к хрестоматийным полотнам французской живописи, включая Дега и Тулуз-Лотрека. Действие течет мерно с почти хроникальной подробностью. Спины только прямые, сапоги только начищенные, женщины только томные, взгляды только испепеляющие. По жанру это судебная драма. Полковник Жорж Пикар, скучный педант и служака, заподозрил в уже свершившемся процессе неладное: улик, позволяющих обвинить сосланного на Чертов остров Дрейфуса в государственной измене, явно не хватало. Полковника играет Жан Дюжарден с его известным по фильму "Артист" "отрицательным обаянием" картонного комизма. Персонаж этот весь как струна, весь на внутреннем самопреодолении: убежденный антисемит принципиально защищает еврея, явно от этого страдая. Да и Дрейфус, словно нарочно, способен только умножить неприязнь к себе: отчужденный, не расположенный ни к каким контактам, лишенный даже простого чувства благодарности - в этой роли неожиданный Луи Гаррель. Воссозданный фильмом мир излучает душевную неказистость: здесь на каждом шагу капканы, все ощетинено армейскими штыками, все выстроено во фрунт, но в любую минуту готово сорваться в самосуд, в хаос, нагнетаемый орущей бесстыжей прессой - ей все равно, кого обвинять и кого защищать, а истина не нужна никому.

Бесстрастность картины философична и по-своему цинична: упорно преследуемый судьбой Полански явно не верит ни в правосудие, ни в самую возможность торжества справедливости. Его судьба - от зверского убийства его супруги кинозвезды Шарон Тэйт до выстраданного приговора всему миру в новом фильме - сплошная судебная драма, зал его кинотеатра - это зал заседаний, вовсе не предназначенный для правосудных решений. И даже скрупулезность воссоздания среды 1890-х лукава, потому что его экран незримо, но ощутимо проецирует события в наши, ничуть не более правосудные дни.

Эта картина - как посмертная маска трех веков человечества: она холодна, на вид ко всему равнодушна, и можно только догадываться, какие противоречивые, какие трагические страсти пылают под коркой этого потустороннего покоя.