Художник из кубанской станицы расписал 8 храмов и капелл в Италии
"Я перед вашим приездом все думал, как бы вы могли назвать статью обо мне. И мне пришло в голову: "Мой дед - художник и поэт". Вы ведь думали, что едите к живописцу, а приехали к писателю и поэту", - улыбнулся Александр Шевель, встречая нас.
Он уже несколько лет не берет в руки кисть - зрение подводит. И сейчас весь его творческий задор направлен на поэзию. Свои сборники иллюстрирует сам.
- Раньше у меня весь дом был завален картинами. Но как-то сказал жене: "Таня, умрем, дети все увезут на свалку. Я продал картины, пусть висят у людей. Четыре полотна только остались в краевом художественном музее Коваленко".
В советское время Александр работал оформителем, но мечтал заниматься настоящей живописью. Когда вступил в Союз художников, ему дали мастерскую. Но это уже было на излете 1980-х годов. В течение пары лет все изменилось. Раньше членам союза выделялись дефицитные кисти, краски, государство закупало у них картины, с приходом 1990-х вся система поддержки рухнула. Шевель остался без заказов. Жена работала медсестрой. В двери супругов постучалась бедность.
Ему было 49, когда теплой весенней ночью 1997-го в доме раздался звонок от старого друга Владимира Шкурко, жившего на Апеннинском полуострове. Он спросил: "Саня, хочешь поработать? Священник в Италии предлагает расписать его храм".
- У меня тогда имелись одни штаны и две рубашки. Денег - ни копейки. В Италии, как, впрочем, и вообще за границей, никогда не был. Так что сразу согласился, - смеется художник.
Картина, благодаря которой о художнике из небольшой кубанской станицы Брюховецкой узнали на далеком полуострове, называлась "Грешник". Шкурко в один из приездов к другу сфотографировал ее и показал знакомой семье в Италии, в которую был вхож местный батюшка дон Марино. Тот увидел фотографию и захотел, чтобы автор картины расписал в аналогичном стиле храм в пригороде Болоньи, настоятелем которого он являлся. Церковь, однако, была бедная, и зарплату художнику не обещали. Заверили только, что предоставят все материалы для работы, жилье и питание, а также покажут Италию.
- Я авантюрист по натуре, поэтому и согласился, - продолжает Александр. - Хотя никогда не занимался монументальной, тем более религиозной живописью. Воспитывался в атеистической семье, отец - ортодоксальный коммунист. Церковь, которую мне предстояло расписать, построена в 1957 году, внутри все казалось мрачным: голые серые стены, алтарь, наполовину закрытый бордовыми шторами. Нужно было использовать новые для меня акриловые краски. Площадь для творчества - 750 квадратных метров. Задача казалась неразрешимой.
Тогда он написал своему другу в Оренбург, который в свое время расписывал клубы, и знал, как делать краски для стен и как они будут себя вести на той или иной поверхности. Он выслал толстую тетрадь, заполненную советами.
Теперь необходимо было определиться с концепцией и сюжетами. И это оказалось самым сложным.
- В маленьком словаре я безуспешно искал нужные слова, чтобы донести священнику свою идею. Потом придумал провести аналогию с музыкой, - продолжает художник. - Я предложил два варианта: оформить церковь в стиле органных сюит Баха или в легких джазовых импровизациях. Ответ последовал незамедлительно: "Конечно, джаз!" Батюшка вообще был очень продвинутым и прогрессивным - у него в церкви играли электронные инструменты. Он в футбол гонял и сам увлекался музыкой.
Все эскизы были согласованы с местной Епархией. Правда, болонские старушки поначалу джаз на стенах не оценили и заявили, что не будут ходить в церковь, расписанную абстракциями.
Шевеля тоже первое время уводило в сторону классической живописи. На что падре возмущался: "Зачем ты мне делаешь барокко? Ты должен себя выразить. Давай абстракции".
- У них страна искусства, страна Леонардо и Рафаэля. Свобода самовыражения, - говорит художник. - И вот, батюшка уехал в Альпы, я остался один в пустой церкви. И рискнул на стены переходить. Углем нарисовал контур - начал расписывать центральную арку. Работал и со стенами разговаривал. Я ведь поговорить люблю, но никто вокруг меня русский не знал, а я в итальянском был не сведущ. А мне мука молчать. И тогда стал петь строчки знакомых песен: "На недельку до второго, я уеду в Комарово" и другие.
Позже, уже в России, он так вспоминал о тех часах, что провел, стоя на лесах под сводом 18-метрового купола: "На стенах тех церквей мои картины / Останутся на долгие века / То часть моей души - наполовину / Молитве старого священника близка / Навеянная нашим русским ветром / Та живопись, как музыка, звучит / И в тысячи ее квадратных метров / Осиротевший ангел мой парит".
Два года ушло у Шевеля на роспись храма. Большая часть образов возникла в процессе работы. Так, глаз Господа, который смотрит на стоящих внизу со свода купола, - импровизация, сделанная без эскиза. Батюшка в работу практически не вмешивался, давая лишь общие указания. Например, что на стенах обязательно должны быть отражены сцены зарождения мира, искушения Авраама, жизни Иисуса Христа.
- Когда приехал профессор итальянской художественной академии, он спросил, что я добавляю в краски, они просто светятся, - вспоминает Александр. - А я лишь использовал закон живописи импрессионистов - чередование холодных и теплых тонов. Они друг друга подчеркивают, и получается такое свечение. Еще, когда писал Иисуса на трех стенах, слезал вниз и шел к входным дверям, проверял, как выглядит картина издалека, откуда на нее и будут смотреть прихожане. Ведь с лесов все выглядит совсем иначе.
К тому времени в местных газетах появились статьи о русском художнике, необычным образом расписавшем итальянский храм. И к нему потянулись новые заказчики, в том числе из соседнего Сан-Марино. Всего Шевель с 1997-го по 2004-й расписал восемь храмов и капелл на Апеннинах. Работал везде сам, без помощников. Ему даже дали бумагу от Епархии, что он имеет право заниматься такой деятельностью.
После того, как русский художник закончил работу в пригороде Болоньи, падре собрал гостей, чтобы проводить его. Затем улучил минутку и передал Шевелю конверт с пятью тысячами долларов.
- Я и не ожидал, что мне заплатят, ведь изначально договаривались, что оплаты не будет. Тогда на эти деньги я в своей станице мог неплохую квартиру купить, - вспоминает Шевель. - Но решил потратить их на строительство своего дома. Того самого, в котором мы с вами сейчас находимся.
А спустя несколько лет, после того, как он вернулся в Россию, по почте пришло письмо с газетной вырезкой. Как оказалось, храм, расписанный Шевелем, стал частью местного турмаршрута. Эту точку на туристической карте Италии назвали "Церковь с русским сердцем". И местные старушки туда тоже ходят.
"Современные поиски художников напоминают поиски художников 20-х годов. Старая живопись пожирает новую. Как же разрушить стереотипы? Первая ошибка - мы работаем для чьих-то глаз, хотим понравиться. Ошибка вторая - все время перед мысленным взором художника образцы великих картин. Вроде и не подражаем, но делаем как надо. Имитируем живопись, а не создаем ее. Только единицы делают, как не надо. Они - истинные мастера, но на них зритель почти не смотрит, потому что ищет образцы, похожие на великих".
В небольшом итальянском городе Шевелю довелось расписывать гараж, из которого решили сделать часовню для отпевания усопших. Художник признается, что поначалу хотел отказаться, его удручали в этой маленькой комнатке, где еще хранились шины, низкие потолки и асимметричные окна:
- Скучный прямоугольник потолка я закруглил овалом, намекая на распахнутое небо, а торцовую стену "продлил" вверх, проведя два поперечных луча. Душа радовалась, когда "потерялась" неуравновешенность оконных проемов, послышалась музыка, и потолок, наконец, взмыл в бесконечность. Через два месяца я опустил истертую кисть в банку с водой.
В этот момент в помещение, крестясь, зашел пожилой рыбак. Вот так живопись превратила гараж в часовню.