Академик Александр Румянцев: Зачем Жорес пошел на баррикаду
- Мы тесно сотрудничали более тридцати лет, - рассказал Александр Юрьевич в ответ на предложение "Российской газеты" поделиться воспоминаниями в канун 90-летия со дня рождения академика Алферова. - Сначала на уровне институтов - Физтеха, с которым накрепко была связана судьба Алфёрова, и Курчатовского, где я работал с начала 70‑х, а в 1994‑м стал директором, и Жорес Иванович часто к нам приезжал. Потом - на уровне атомного ведомства. В этот период удалось помочь в оснащении нового университета, что был создан по инициативе Алфёрова, современным лабораторным оборудованием. Оно закупалось в рамках совместных работ между нами и Физтехом, где Жорес до 2003 года оставался директором, а потом ещё три года - председателем учёного совета.
Как я теперь догадываюсь, именно в то время возникло непонимание и проклюнулись первые ростки конфликта, что нередко случаются в научном мире между коллегами в ситуации учитель - ученик, руководитель - преемник. Создавая университет нового типа - академический, ориентированный на подготовку научных кадров и работающий в тесной связке с Физтехом, Алфёров совершенно справедливо полагал, что там должно быть всё лучшее. Лучшее оборудование, лучшие аудитории, лучшие преподаватели и лучшие лаборатории, включая "чистые комнаты" для исследовательских и опытно-констукторских работ в области микроэлектроники и нанотехнологий. А кто-то посчитал, что это неправильно, что ресурсы Физтеха Жорес "уводит под себя", забирает лучшие кадры, создает новое юрлицо…
Рассуждать на тему правых-виноватых не берусь, а приведу пример, как создавали в нашей стране первый вуз для подготовки атомщиков. Война идёт, под Сталинградом тяжелейшее сражение с неясным пока исходом, а в Москве - специальное заседание ГКО с поручением академику Иоффе и ещё десяти сотрудникам до первого апреля 43‑го проанализировать возможность создания уранового котла и атомной бомбы. И вслед за этим - решение создать Московский инженерно-физический институт, лучшие кадры туда направить. Институт боеприпасов сразу же ориентировали на МИФИ.
Когда уже я там учился, какие у нас были преподаватели! Берёшь, например, физиков‑теоретиков - великие люди. Юрий Моисеевич Каган, которого считаю своим учителем, - за ним целая школа. Исаак Яковлевич Померанчук - любимый ученик и коллега академика Ландау. Аркадий Бенедиктович Мигдал - из той же группы, сам потом стал академиком. Александр Соломонович Компанеец - не академик и даже не членкор из-за репрессированных родственников, но Компанеец в соавторстве с Зельдовичем - это совместный классический труд по теории детонации. При этом Яков Борисович Зельдович - трижды Герой, лауреат и всё такое, а Компанеец - всего лишь профессор и доктор наук. Он же как теоретик обсчитывал и анализировал работу первой газовой центрифуги для разделения изотопов урана. Николай Геннадьевич Басов, который уже в 1964 году стал нобелевским лауреатом, вёл у нас в МИФИ спецсеминар…
А Юрий Моисеевич Каган лично меня вёл с четвертого курса и сыграл в моей научной судьбе определяющую роль. С Алфёровым они были друзья и почти одногодки: один - с 28‑го, другой - с 30‑го. Когда Жорес Иванович приезжал в Москву, он почти всегда заворачивал к Кагану домой. Был дружен с его женой Татьяной Вирта. Она из писательской среды, её отец Николай Вирта - автор популярных тогда советских романов, многократный лауреат Сталинской премии.
В такой среде мы познакомились и постепенно сдружились. Хотя вес был абсолютно разный. В 69‑м я только закончил МИФИ и пришёл младшим научным сотрудником в Институт имени Курчатова. А Жореса Алферова в 72‑м уже избрали в членкоры Академии. То было, без преувеличения, золотое время нашей науки, а институты физического профиля - просто на пике общественного внимания: тут и атомные проекты, и космос, военная и гражданская авиация, океанский флот… И труд учёного тогда высоко оценивался государством. Завлаб в звании академика получал 500 рублей за руководство лабораторией, плюс 500 - стипендия академика, и ещё на 250 мог занимать полставки профессора. Больше тысячи! Самая высокая в стране зарплата - 1200 рублей - была у президента Академии наук. А секретари ЦК КПСС получали 800-900. Да, партийные вожди жили как при коммунизме, у них было много негласных привилегий, но со всей своей зарплаты они исправно сдавали взносы. Считалось, что президент Академии наук СССР Мстислав Келдыш получал в те годы зарплату как президент США, а у того - 120 тысяч долларов в год.
О том времени Жорес часто вспоминал не по причине возрастной ностальгии. Он и в 80 лет оставался человеком современным, был в контакте с разлетевшимися по разным странам учениками, следил за тенденциями в мировой науке, непрестанно их анализировал. И понимал: сравнения не в нашу пользу. Поэтому настойчиво призывал, чтобы российские власти во всех ветвях, на всех уровнях повернулись лицом к науке и образованию. Далеко не всегда встречая поддержку, он развивал на базе своего университета академические программы подготовки молодых учёных. Добивался, чтобы в минобрнауки не стригли всех под одну гребёнку, определяя количество бюджетных мест для студентов, штатное число преподавателей и фонд заработной платы. Настаивал на праве университета самому решать, какого профессора, откуда и на каких условиях приглашать. Включая, разумеется, оплату. И доказывал, что от этого напрямую зависит наше будущее.
Открыто, на публике, с ним не спорили и прямо в глаза, как правило, не отказывали. А проводив из кабинета или глядя в спину, всё чаще думали, а то и в бюрократических отписках давали понять: вы, Жорес Иванович, из ума выжили, вам на покой пора. Грубо, конечно, но суть порой была именно такой…
В июне 2018 года как почётный доктор Академического университета я присутствовал на торжественном заседании его научного комитета. В тот день вручались дипломы выпускникам. Причём успешно окончившие получали сразу два - диплом "своего" университета и, одновременно, диплом профильной кафедры Санкт-Петербургского Политехнического. До сих пор помню, как светились лица молодых людей и как тепло их напутствовал академик Алфёров.
Убеждён: создание такой кузницы кадров - его абсолютная и ещё не оценённая в полной мере заслуга. Поэтому, когда была возможность, помогал, чем мог, подниматься новому университету. Сегодня сожалею лишь о том, что не смог помочь чем-то большим.
Как человек пассионарного склада Жорес Алфёров не уставал доказывать, что без сильной науки, а значит и без должной подготовки научных кадров не будет мощного экономического развития России. А его общественная деятельность, многолетняя работа в Государственной Думе, организованные по его инициативе встречи нобелевских лауреатов в Петербурге - вообще особый пласт жизни.
Хорошо помню, как зарождалась и была воплощена идея учредить международную премию "Глобальная энергия". Ещё до того, как о ней заявили официально, Жорес Иванович приехал ко мне в Минатом. Приехал и говорит: "Вот смотри: Нобелевская премия не присуждается математикам и энергетикам. Ну, математика - ладно. Но энергетика - это как вообще? В энергетике - самые революционные прорывы: атомная энергия, солнечная… Давай сделаем такую премию".
У него был изначально кавалерийский замах: взять Миллера (Газпром), Чубайса (РАО ЕЭС) и меня, имея ввиду Минатом. Чтобы крупные энергетические компании сложились и учредили такую премию. Пришлось его разочаровать: Миллер и Чубайс - акционерные общества, а у нас - министерство, государева структура. Мы не можем наравне с ними выступить соучредителем. Он сразу понял, согласился, хотя и был, конечно, огорчен. Но от задуманного не отступил, а меня в результате сделал союзником в переговорах с Газпромом и РАО ЕЭС. Там позитивно отреагировали на инициативу с учреждением премии и абсолютно правильно сделали. Крупные компании должны поддерживать прорывные научные направления. Буквально вскоре появились парогазовые циклы с высоким КПД. И, честно говоря, для экологии они ничуть не хуже, чем атомная энергетика.
В 2002‑м, когда инициатива была поддержана президентом России, начали формировать Международный экспертный комитет по присуждению такой премии, Алфёров его возглавил. Как следствие, тут же откликнулись четыре или пять нобелевских лауреатов - иностранных учёных. А почему откликнулись? Потому что знали Алферова, высоко ценили и в личном плане доверяли. Совсем не случайно эта премия в научном обиходе стала именоваться "русской нобелевкой". И сама по себе она оказалась востребованной, потому что энергетика и связанные с ней области науки до той поры были незаслуженно обойдены на всех международных премиальных сезонах. "Глобальная энергия" положение исправила, и Жорес Алфёров активно этому способствовал.
В 2005 году премию "Глобальная энергия" присудили и ему самому. А точнее - двоим: ему и профессору из Австрии Клаусу Ридле. Честно признаться, когда пришло первое известие об этом, был некоторый ступор. Всей номинационной "кухни" я тогда не знал. Не знал и о том, что обсуждение и голосование в Международном комитете проходило без участия Жореса Алфёрова как председателя. Но для себя уже тогда рассудил: он достоин такой премии? Конечно, достоин! Возможная мотивация? Использовать средства премии на поддержку академического университета и лицея при нём. На эти цели, как я знаю, академик Алфёров жертвовал немало собственных средств. В том числе и часть своей Нобелевской премии.
В разные годы жизни Жорес интересовался разными областями физики. При этом был исключительно эрудирован: физику сверхнизких температур, сверхтекучесть, сверхпроводимость он представлял на профессиональном уровне. А физика полупроводников и полупроводниковых гетероструктур теперь навсегда связана с его именем. И не только потому, что за работы в этой области ему присуждена Нобелевская премия. Современный прорыв в телекоммуникациях, связи, оптоволоконных системах и вообще в передаче информации - пример того, как фундаментальные работы Алфёрова легли в основу научно-технической и промышленной революции. Мы уже не можем представить себя без мобильных телефонов, без интернета, айпадов - без всего того, что стало частью жизни каждого из нас.
Кроме того он много занимался солнечной энергетикой и полупроводниковыми системами для неё. Мы не раз и в разной обстановке говорили с ним о перспективах солнечной генерации и мировой энергетической повестке в целом. Не во всём, конечно, соглашались, но радикальных расхождений у нас не было.
Лично я не отношусь к солнечной энергетике как к панацее, которая спасёт от всего, но для каких-то локальных применений она вполне применима, и её вклад будет возрастать по мере отработки новых технологий. И примерно так, только другими словами, изложил свою позицию, когда выступал у Алфёрова в университете с лекцией "Состояние атомной энергетики и перспективы". В конце он при всех задал мне вопрос: "Какая сейчас цена установленной мощности в атомной энергетике?" Отвечаю: "1000 долларов за киловатт". Жорес, не глядя на меня, а глядя с ожиданием в зал, нарочито хмуро откомментировал: "Маловато. Было бы две с половиной или три тысячи, тогда бы и солнечные панели вступили в конкуренцию. А пока не можем: тут - тысяча, а там - четыре-пять…"
После этого случился 2008 год. Весь мир, и Россия не исключение, пережили потрясения на финансовых рынках, прошли реформы, во многих странах поменялся инвестиционный климат. В 2011‑м добавилась "Фукусима" и новые, резко возросшие требования к безопасности АЭС. Вновь повстречались с Алфёровым, и я ему говорю: "Праздник на твоей улице: в атомной генерации цена установленной мощности теперь 2500 долларов за киловатт". Он в ответ: "Нет никакой радости. У вас стало - 2500, а солнечный киловатт перевалил в цене уже за 6 тысяч долларов…"
Когда я стал послом в Финляндии, мы встречались реже, но контакты не прерывались. К тому времени академик Алфёров организовал у себя в университете "Лекторий XXI век", стал приглашать лидеров из различных областей не только науки, но и культуры, образования, медицины. Однажды звонит мне: "Приближается 200‑летие Великого княжества Финляндского. Это наши соседи. Можешь прочитать лекцию об истории княжества и отношениях с Россией?" Как было не согласиться? Тем более что в нашем посольстве в Хельсинки только что была переведена на русский монография известного финского историка - 800 страниц! Я подарил её университету. А накануне, как только согласовали дату, Жорес позвал всех профессиональных историков из Петербурга. И академиков, и членкоров. Многим сам звонил: вот приедет физик, будет рассказывать, ваш хлеб отнимать, а вы его тут мордой по столу повозите… Я, конечно, утрирую, но общий посыл был такой. Лекция, которую тщательно готовил, прошла "на ура". И дискуссия после неё вышла живой и продуктивной. Алфёрову, если знать его натуру, именно это и надо было.
Контакты с ним просветляли любого человека и вселяли оптимизм. То, что Жорес Иванович мог увлечь, становилось понятно с первых минут общения с ним. После каждой поездки в Белоруссию, особенно в те места, где родился, он мог без устали рассказывать, какие там рассудительные и трудолюбивые люди, как не дали у себя в стране угробить промышленность, развивают сельхозпроизводство, поддерживают науку…
А с какой теплотой он отзывался о жителях украинской деревни Хильки, рядом с которой в феврале 44‑го погиб в бою его старший брат Маркс и где уже 70 с лишним лет ухаживают за его могилой! Ещё в середине 50‑х он отыскал это место и сделал так, чтобы память о воинах-освободителях не угасла. В этом - весь Алфёров. Он все дела доводил до конца.
Даже место, где его похоронили, выбрал сам. В тот раз, уже будучи послом в Финляндии, я почти что "в самоволку" приехал в Комарово - не успевал согласовать отлучку письменно, как это положено, через МИД. Приехал совсем ненадолго и по печальному поводу - проститься с академиком Фурсенко, известным историком. Стоим рядом: Людвиг Фаддеев - математик, Игорь Горынин - материаловед, Жорес и я. Из питерских академиков сегодня уже никого нет - ни Людвига, ни Горынина, ни Жореса… А тогда стоим, Сан Саныча уже похоронили, народ потихоньку стал расходиться. Жорес и говорит: "Пойдем, Саш, покажу, где мои отец и мать похоронены". Оказалось, там же, неподалёку, могила Анны Ахматовой. Чуть в стороне - Дмитрия Лихачёва. А к своим родителям, как и к памяти погибшего на войне старшего брата, он относился очень трепетно. Это шло изнутри, было частью его натуры, ничего нарочитого или показного. "Если бы не мама, не было бы ни меня, ни моей Нобелевской премии!" - так он и губернатору Петербурга говорил, когда добивался разрешения похоронить родителей в Комарово. Этот диалог с Владимиром Яковлевым он мне в лицах пересказал. И заключил: "Я тоже здесь буду".
По взглядам на жизнь мы с ним были очень близки. Верили, что можно создать справедливое общество, эффективное и хорошо образованное. А Жорес стал в буквальном смысле носителем и выразителем таких идей. Он же из семьи, где один - Маркс, другой - Жорес. Ясно, какая идеология с детства культивировалась дома. И он верил, как все социалисты-утописты, что можно построить идеальное общество, эффективное и справедливое. Отсюда и все его внутренние противоречия. В одном случае - в 1989 году - он с трибуны съезда народных депутатов СССР задает риторический вопрос: "Неужели мы хотим оставить всё по-старому в нашей стране, построившей на основе самой материалистической в мире философии самую идеалистическую, в худшем смысле слова, в мире экономику?" А десять лет спустя даёт согласие баллотировался в Госдуму по списку КПРФ, и остаётся единственным в этой фракции беспартийным депутатом до последнего своего часа.
Почему так? Потому что он был человеком светлых устремлений. Но эти устремления то и дело сталкивались с действительностью, которая далека от идеальной. Она существует и меняется по законам диалектическим, где много всего: и переход количества в качество, и субъективные факторы, и закономерности объективные. А он, повторю, был человек глубокой веры в справедливость и процветание для всех. И вера его была активной, с большим зарядом пассионарности. Он сам на себя такую миссию возложил - я должен, я смогу, мне это судьбой уготовано, завещано братом, родителями, учителями…
Думаю, по той же причине и на должность президента РАН решил баллотироваться в 83 года, хотя ещё за десять лет до этого отказался, ссылаясь на возраст. Решение пойти на выборы в 2013 году было во многом и жестом отчаяния. Уже не смог отступить, когда со всех сторон навалились: Жорес, почему ты в стороне, когда происходит такое?! Понимал, что переломить ситуацию очень трудно, сделать это по силам разве что молодым. Но таких, которым бы всецело доверял, рядом не было. Потому и взошёл на баррикаду сам. Вот только поддержки, на которую всё ещё надеялся, не получил.
Визитная карточка
Румянцев Александр Юрьевич - академик РАН, советник генерального директора госкорпорации "Росатом", в 2006-2017 - чрезвычайный и полномочный посол России в Финляндии, в 2001-2005 - министр, руководитель Агентства по атомной энергии РФ, ранее - директор Курчатовского института.