"Белый, белый день": новый пронзительный фильм Хлинюра Палмасона
Здесь, как и в "Зимних братьях", поразительно пристальное наблюдение за происходящим с главным героем не лишает повествование динамики, а в определенные моменты несколько грубоватый, но добродушный исландский юмор лучиком пробивается сквозь плотные облака белого, белого дня и густую мглу черной, черной ночи экзистенциального путешествия в глубь себя.
Название произведения, возможно, отзовется эхом в памяти многих, благодаря очевидным пересечениям с творчеством Тарковского, однако сам Палмасон на момент присвоения фильму этого рабочего названия не знал о том, насколько многослойным и говорящим оно получится. Но о счастливом совпадении был вовремя проинформирован.
Главный герой фильма, пожилой, но еще физически крепкий полицейский Ингмюндур, вынужден оставить привычную работу после трагической смерти своей супруги в дорожно-транспортном происшествии. В его жизни появились две зияющие дыры - душевная и временная. И если вторую он начинает латать в прямом смысле, вознамерившись отремонтировать дом, в котором предстоит жить его дочери и любимой внучке Салке, то брешь, пробитая кончиной жены, продолжает зиять. И вскоре оттуда повеет страшным сквозняком, грозящим превратить весь новый конструкт существования Ингимюндура в карточный домик. Как выясняется, жена была ему неверна.
Ингимюндур проходит через все круги мытарств, положенных современному человеку (уж в чем в чем, а в несовременности исландцев упрекнуть сложно, несмотря на сложившиеся за пределом острова стереотипы о его жителях). Он посещает психотерапевта, он занимается делом, он общается с близкими, деятельно участвует в жизни внучки, поддерживает связь с бывшими коллегами… Но это все, несмотря на искренность и полную вовлеченность, некий суррогат, и ему не становится лучше ни на йоту. Человек, привыкший ни на что не жаловаться и планомерно, последовательно и деятельно решать свои проблемы, становится беспомощным как ребенок. И агрессия, направленная на смерть жены, скоро меняет ее посмертный образ в психике, искажает образ других. И, пройдя все эти круги, распластавшись вовне и усилившись, обращается против него самого, собирается в сгусток и больно бьет его в солнечное сплетение.
В гневе человек может быть непреклонен, ужасен и беспощаден, эпичность и размах этого чувства шире и больше Ингимюндюра, это уподобляет его героям скандинавских саг. Однако собственный масштаб его личности нормален и обыкновенен, и громы с молниями то и дело превращаются в карикатурные пшики, обильно дымящие, но несерьезные короткие замыкания, вызывающие у окружающих лишь досаду, недовольное покачивание головой, ухмылку, а то и смех. Ибо такая несоразмерность, если ей не суждено обратиться трагедией, превращается в откровенный фарс.
Но есть ли третий путь, возможен ли катарсис? Вероятно, да, и воплотиться ему суждено, например, в мунковском крике, в отчаянном взывании к окружающему миру вообще. Вот оно, спасительное стремление дойти - откинув всякое самомнение и взяв с собой лишь самое дорогое - до конца туннеля, выбраться на истинный белый свет, взамен хождения за его тусклым колеблющемуся отражением в собственном бездонном создании.