Составлен список лучших писательских пророчеств об эпидемиях
Джованни Боккаччо. "Декамерон" (1352 -1354)
"Десятиднев", справедливо воспринимаемый сейчас как гимн всем земным радостям (а не только свободному сексу), начинается отнюдь не радостно: с душераздирающего описания великой чумы 1348 года. Именно она вынудила компанию образованных юношей и девушек уехать из Флоренции и уединиться в загородной вилле одной из них. Это вступление вспоминают гораздо реже, чем сами новеллы: жизнь побеждает смерть.
"...Не помогали против нее ни мудрость, ни предусмотрительность человека, в силу которых город был очищен от нечистот людьми, нарочно для того назначенными... Не помогали и умиленные моления, не однажды повторявшиеся...". (Пер. с итал. А. Н. Веселовского).
Джон Уилсон (1816)/Александр Пушкин (1830). "Пир во время чумы"
Один из шедевров Пушкина появился почти что случайно. Собираясь в Болдино, Пушкин среди прочего сунул в дорожный сундук изданную четырнадцатью годами раньше в Эдинбурге книгу современного ему поэта (родился в 1785 году) под названием "City of the Plague, and other poems". И, неожиданно оказавшись отрезанным от мира холерными карантинами, принялся читать пространную романтическую пьесу, в пяти действиях описывающую великую лондонскую чуму 1655-1666 годов. Сходство обстоятельств (холера - чума) наложилось на его собственные размышления - и породило уникальный в своем роде текст: точный перевод, ставший безусловно пушкинским произведением.
Яна Вагнер. "Вонгозеро" (2011)
Сравнивать Яну Вагнер с Камю несколько преждевременно, но невозможно отрицать, что и у французского классика, и у нашей современницы есть нечто общее: эпидемия загадочного вируса выступает символом и реактивом, "проявляющим" отношения между людьми. Порою более токсичные, чем самый смертоносный вирус.
""Анька, ну как ты себе это представляешь, закрыть город - тринадцать миллионов человек, правительство, и вообще - там пол-области работает, не сходи с ума - из-за какой-то респираторной ерунды, сейчас нагонят страху на вас, параноиков, вы накупите лекарств, и все потихоньку стихнет". Город закрыли вдруг, ночью - "Малыш, загляни в Интернет, пробка зверская в город, стою уже полчаса, не двигаясь". - Голос у него был слегка раздраженный... но тревоги в голосе еще не было..."
Карел Чапек. "Белая болезнь" (1936)
Загадочная болезнь, превращающая человеческое тело в нечувствительную и белую, как мрамор, ткань, становится в пьесе чешского антифашиста Чапека прозрачной метафорой каменной бесчувственности, поразившей его родную страну и всю Европу. Конец пьесы символичен: фашистский диктатор, Маршал, бия себя на очередном митинге кулаком в грудь, обнаруживает, что, оказывается, давно поражен этой болезнью и не замечал этого, как вообще не замечает ничего человеческого. Он все-таки готов принять лечение из рук доктора-пацифиста... но доктора забивают его же собственные штурмовики - и Маршал умирает: мучительной смертью, но в цельном образе.
Репортер: Простите, чем?
Сигелиус: Пандемией. Заболеванием, которое распространяется лавиной по всему земному шару. В Китае, сударь, почти каждый год появляется новая интересная болезнь, порожденная нищетой. Но ни одна из них еще не истребляла столько народу. Это поистине мор наших дней". (Пер. с чешского Т. Аксель).
Томас Манн. "Смерть в Венеции" (1912)
Выдающийся немецкий писатель отдал в молодости дань модернизму и написал насквозь декадентскую новеллу, грозно и символически описывающую "закат Европы". Густав фон Эшенбах формально умирает от того, что подцепил тщательно скрываемую властями холеру. Но на самом деле - от того, что его разъедает собственная язва, скорее моральная, чем телесная.
"Уже целый ряд лет азиатская холера выказывала упорное стремление распространиться, перекинуться в далекие страны. Зародившись в теплых болотах дельты Ганга, возросши под затхлым дыханием избыточно-никчемного мира первозданных дебрей, которых бежит человек и где в зарослях бамбука таится тигр, этот мор необычно долго свирепствовал в Индостане, перекинулся на восток - в Китай, на запад - в Афганистан и Персию, и по главным караванным путям во всем своем ужасе распространился до Астрахани, более того - до Москвы". (Пер. с нем. Н. Ман).