Как знаменитый футболист Эдуард Стрельцов умел привораживать мяч
***
Очень уж серьезные травмы до тридцати с лишним лет его миновали.
Олег Белаковский, прославленный спортивный врач, говорил, что природа поработала на Стрельцова с большим запасом: функциональная готовность у него была высокой даже после нарушений режима, а уберечься от травм помогали и очень могучий корпус, которым он прикрывал доступ защитникам к мячу, и длинные мышцы бедер.
Но защитники не расставались с надеждой сломать Стрельцова. И первая жена Эдика через многие годы призналась: в супружеской постели ей приходилось прикасаться к мужу с осторожностью, после игр у него болело все тело.
***
Стадион следил за ним одним, удерживаясь от скепсиса, гася нетерпеливость, - каждый на трибунах надеялся увидеть шаг Стрельцова навстречу нашим ожиданиям от него, хотя бы намека на чудо. И до намека он снизошел. Приворожив мяч ласкающим касанием, он двинулся с ним прямо, взглянул на защитников, как бы пересчитывая их, поставил вдруг между ожидаемой в короткой фразе точки запятую, сочинив на ходу остроумный зигзаг...
Он остановился, как запнулся, словно что-то очень важное вспомнив, - и мяч, прокинутый пяткой, мелькнул влево под удар Иванову. И через мгновение, не взглянув даже вслед мячу, с биллиардной виртуозностью вонзенному в угол ворот, Кузьма бросился к Эдику и ладонями сжал его раздвинутые улыбкой щеки.
***
... Зэкам, с одной стороны, хотелось, конечно, посмотреть на самого знаменитого игрока в деле. Но, с другой стороны, как же отказать себе в удовольствии поиздеваться над беззащитным талантом. Стрельца поставили в команду, где никто и по мячу ударить не умел, и в противоположную - персонажей, повидавших тюремно-лагерные виды. Эдуард не первый год сидел, догадывался, что его ждет, и меры предосторожности принял - к штрафной площадке близко не подходил, лишнего по шлаку не бегал, стоял себе, как в мирные времена. Но при каждом шаге Стрельцова охотившиеся за ним амбалы старались задеть его побольнее. Он, и бездействуя, был уже весь в синяках и кровоподтеках. А в ворота его команды влетело с десяток голов...
Стрельцов позорился под неумолчный свист. И он не выдержал - и "попер в дурь", говоря на языке его новоявленных коллег. И тут уж вся преступная орава оказалась перед ним бессильной. Он забивал гол за голом - зона ревела, словно дело происходит на "Маракане". В поселке вольняшек случился переполох - подняли по тревоге отпускных вохровцев и пожарных. За зоной решили, что в лагере начался бунт. Тысячерукая толпа в бушлатах качала после матча Эдика.
***
На поле он не знал себе равных в раскованности, в той внутренней свободе, которой он всю жизнь интуитивно руководствовался, хотя и обвиняли его в недостаточной твердости характера. И в самых незадавшихся играх он оставался раскованным, свободным - ждал, что снизойдет на него свыше и он заиграет адекватно своим возможностям. С этой же свободой он пытался прожить и обыденную жизнь, ждал и здесь такого же, как на поле и на трибунах, всепрощения за промахи, которые он искупал мигом вдохновения. Только не существовало вне футбола - о чем он в молодости и не подозревал - точки приложения его дара.
И Эдик со своей свободой был обречен на неприятности и несчастья.
Кто такая Инда?
Иосиф Райхельгауз, театральный режиссер:
Читаю с 5-летней внучкой русскую классику - и не перестаю отвечать на ее въедливые вопросы.
Только разгонишься в "Сказке о золотом петушке": "...лихие гости / Идут от моря. Со злости / Инда плакал царь Дадон" - так тут же: "А кто такая Инда? Что такое дадон?"
Эти вопросы даже рождают у меня творческие планы. "Нос" Гоголя вызвал у внучки такой восторг, что я вдруг подумал, что не помню серьезных современных постановок "Носа" - а как лихо бы было этим заняться! Позвонил композитору Максиму Дунаевскому, поэту Вадиму Жуку, с которыми мы делали у нас в театре мюзикл "Шинель" - и они заразились моим энтузиазмом. Сейчас вместе думаем на эту тему.
А еще у меня есть большой шкаф, в котором стоят только книги, подаренные авторами, с автографами. Там Айтматов, Окуджава, Евтушенко, Нагибин и не только. Я как-то захотел этот шкаф перебрать, расставить книжки, хотя бы по высоте корешка. И разбираю его уже два месяца! Достаю Горина, читаю страницу - и откуда-то слезы: вспоминаются наши посиделки, разговоры за полночь. А за Гориным стоит Казаков...