Социолог Екатерина Ходжаева: Взятка раскрывается через провокацию

Обсудим тему с кандидатом социологических наук, научным сотрудником Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге Екатериной Ходжаевой.

Взятка раскрывается через провокацию

Взяточничество трудно расследовать, потому что тут нет жертвы и, как правило, нет свидетелей?

Екатерина Ходжаева: Да, отчасти по этим причинам. При насильственном преступлении или имущественном хищении (кражи, грабежи или разбои) жертвой является человек, который в большинстве случаев совершенно точно понимает, что ему нанесен вред или ущерб. Полиция узнает о таком преступлении, когда жертва подаст заявление. Но существуют и другие виды преступности, где все участники получают выигрыш и где конкретная жертва отсутствует. Действительно, если обмен денег на услугу или на наркотики проходит, как было задумано, то никто не посчитает себя здесь жертвой, и обе стороны обмена заинтересованы в сокрытии. Жертвы тут мы с вами, общество, которое страдает от последствий этих преступлений. Но меня как социолога, изучающего правоприменение, интересует то, как преступление обнаруживается и раскрывается. И я не скажу тут ничего нового: наиболее широкий метод при всех преступлениях без жертвы, включая коррупционные, - это провокация. Так поступают и с министрами, и с врачами, и профессорами в вузах - организуют оперативно-разыскное мероприятие, в рамках которого происходит контролируемая полицией дача взятки. Если операция прошла удачно, то преступление регистрируется по рапорту сотрудников правоохранительных органов, которые его провели. В рапорте сразу указано и заподозренное лицо, то есть никого уже искать не надо, выявлено и преступление, и преступник. Почти все преступления без жертвы во всех странах, не только в России, раскрываются подобным образом - через провокацию.

Раскрытие взятки - результат работы правоохранителей с информаторами и провокаторами. Формально следователь должен потом рассмотреть вопрос о возбуждении уголовного дела и против сотрудничающей стороны, но он либо вынесет постановление об отказе в его возбуждении, или, если дело все же будет возбуждено, прекратит его в связи с тем, что был факт сотрудничества, без которого невозможно было установление самого факта взятки. И провокатор, каковы бы ни были его намерения, будет переведен в статус свидетеля. Именно поэтому все зарегистрированные взятки практически на сто процентов раскрываются - лицо, против которого была проведена операция, известно с самого начала. Это существенно отличает коррупционные составы от тех преступлений, о которых полиция узнает от заявителей и где необходимо организовать розыск преступников.

Мелкое взяточничество - самое массовое коррупционное преступление

В деле о взятке всегда две стороны - взяткодатель и взяткополучатель. Как относится российское правосудие к взяткодателю? Что говорит об этом судебная статистика?

Екатерина Ходжаева: В типовом случае одна из сторон участвует в провокации взятки. Это может быть как взяткодатель, так и взяткополучатель. И в обоих случаях дело часто поставлено на поток. Например, одна и та же девушка будет поступать каждый год в какой-нибудь очередной вуз города на заочное отделение, вызываться быть старостой и под скрытую видеофиксацию вручать преподавателю деньги за экзамен или зачет для всей группы. Так получается многоэпизодное дело, которое долгие годы устраивало правоохранительные органы. Адвокаты каждый год рассказывали в судах, что это та же самая девушка и та же самая сумка, в которой установлена скрытая камера, то есть налицо конвейерная провокация взятки, но это не останавливало судей от обвинительных приговоров. Ведь формально прямая провокация запрещена в уголовно-процессуальном кодексе (в отличие от тех же США и других стран), поэтому сами полицейские не могут переодеваться в граждан и провоцировать на что-то нехорошее. Им надо наладить сотрудничество с одной из сторон коррупционного обмена. Но если из года в год участвуют одни и те же люди, то это может вызвать вопросы о законности оперативно-разыскных мероприятий. Дача взятки, напротив, - это почти всегда штучная провокация, нередко применяемая не только инспекторами ГИБДД к водителям, но и следователями в рамках расследования уголовного дела. Достаточно обвиняемому предложить следователю договориться, то вот уже основа для формирования нового дела. Эти различия в получении и дачи взятки мы можем легко проверить на судебной статистике.

К сожалению, судебный департамент открыто публикует сведения только по основному составу обвинения. Но Институт проблем правоприменения получил по своему запросу доступ к агрегированной статистике, где указано также число лиц осужденных судом и по дополнительным обвинениям. В 2019 году 1589 человек были осуждены за дачу взятки по основному составу обвинения, при этом было выявлено всего 146 фактов дачи взяток, вмененных как дополнительный состав. В то же время за получение взятки осуждены 1238 человек, но выявлены и предъявлены в качестве дополнительного состава 1444. Так, статистика показывает, что в правоприменительной практике дача взятки единичное преступление, а получение взятки чаще возникает как многоэпизодное дело - фиксируется несколько составов в придачу к другой взятке или к другому типу преступления. И здесь последнее время наметилось качественное изменение, связанное с введением в 2016 году отдельного состава ст. 292.2 - "Мелкое взяточничество". С 2011 до 2016 года такого состава преступления в России не было: все взятки от 500 рублей гаишнику до миллиона крупному чиновнику проходили по одному из двух составов - либо получение, либо дача взятки, важны были лишь части уголовной статьи в зависимости от размера взятки или других квалифицирующих признаков. Новая статья УК РФ вывела в отдельное преступление факты дачи, получения и посредничества для взяток до 10 тыс. рублей. Это резко снизило число раскрываемых эпизодов.

До этой реформы (например в 2015 году) число дополнительных составов превышало число основных по получению взятки почти в два раза: 2946 против 1696. При этом дача взятки как была, так и оставалась единичным и малоэпизодным преступлением, однако число осужденных до введения "мелкой взятки" было в 3,5 раза выше. Правоохранительным органам - и прежде всего оперативникам МВД в подразделениях по раскрытию экономических преступлений - было проще выявлять и раскрывать мелкие и типовые взятки, а крупные коррупционные скандалы были редкостью. Как рассчитал мой коллега Дмитрий Скугаревский, более трети всех взяточников в 2009-2013 годах пришлось на работников образования и здравоохранения, а медианный размер взятки у них составлял примерно 2-3 тыс. рублей (медианный размер означает, что половина всех расследованных взяток была до этой суммы или меньше, а другая половина - больше).

Основным наказанием, которое к ним применялось после 2011 года, были штрафы, и их размер был не очень высоким для коррупционного поведения, в половине случаев для врачей он не превышал 50 тыс. рублей, а для преподавателей - 100 тыс. рублей. Для сравнения: медианный размер взяток, за которые преследовали в те годы чиновников и правоохранителей, составлял всего 5 тыс. рублей, а штрафы были немногим выше, чем у врачей-учителей - 130-150 тыс. рублей. То есть в типовом случае расследование коррупционных преступлений тогда было провокацией мелких взяток. После изменения уголовного закона, и главное, новых требований, предъявляемых к правоохранительным органам по выявлению более значительных фактов коррупции, число выявляемых взяток снизилось, хотя и сегодня мелкое взяточничество - это самое массовое преступление коррупционной направленности, за которое получают осуждение около 2000 человек в год. Все же правоохранительная система получила импульс сфокусироваться на более крупных взятках. И результат мы видим последние годы: начиная от преследования министров, заместителей министров, губернаторов и заканчивая активной "чисткой" по коррупционным основаниям внутри самого силового блока.

Необходимо доказать коррупционные мотивы

Есть целый ряд должностных преступлений: халатность, превышение полномочий, злоупотребление служебным положением и т.п. Но они не обязательно связаны с коррупцией. Кто квалифицирует подобные деяния как коррупционные и на каком основании?

Екатерина Ходжаева: Да, помимо собственно взяток в число коррупционных преступлений могут быть включены совершенно разные составы, возможный перечень которых утвержден Генеральной прокуратурой совместно с МВД. Этот список состоит из более чем 50 статей уголовного закона. Часть из них, как те же взятки, включаются в учет преступлений коррупционной направленности в обязательном порядке, но многие другие (например, мошенничества, растраты или злоупотребление должностным положением) - только при определенных условиях. В обвинительном заключении следователю необходимо доказать именно корыстные или коррупционные мотивы, а также то, что в преступлении участвовало должностное лицо. Однако в учет преступление попадает не тогда, когда обвинительное заключение составлено, утверждено прокурором и направлено вместе с делом в суд, а гораздо раньше: при возбуждении уголовного дела следователь заполняет статистическую карточку и там в отдельной графе указывает, является ли преступление коррупционным. Формально решение о том, маркировать ли преступление в карточке как коррупционное, принимает следователь. Однако правильность заполнения статистической карточки за ним проверяет его руководство и надзирающий прокурор.

Из экспертных интервью мы знаем, что иногда, например, при расследовании злоупотреблений должностным положением (ст. 285) коррупционный умысел в отношении чиновника доказать не удается, и тогда преступление может не маркироваться как коррупционное в статистике. Иногда может быть выставлена корректирующая карточка. Однако именно прокуратура является держателем этой статистики и именно она подсчитывает динамику преступлений, в том числе и коррупционной направленности. Это публично доступная информация, и каждый может ее найти на сайте http://crimestat.ru/. Число же осужденных по тем или иным составам и по примененным к ним судами санкциям надо искать в статистике судимости на сайте Судебного Департамента при ВС РФ. Именно там публикуется вся информация о том, как дела были расследованы в судах. Точно так же, как и в отношении всей уголовной статистики, статистика коррупционной преступности на каждом этапе ее формирования означает разное. В отчетах МВД, например, она означает факт выявления преступления, то есть удачно проведенное оперативно-разыскное мероприятие, которое привело к раскрытию нескольких эпизодов одной и той же взятки. Сколько взяток, столько и раскрытых преступлений. Но уже на этапе статистики предварительного расследования прокуратура оперирует числом уголовных дел, фиксируемых в статистических карточках. А когда дело попадает в суд, статистически учитываются исходы уже не по делам, а по лицам. И получается, что все эти цифры идеально никогда не сходятся, так как в одном деле может быть несколько преступлений или лиц, или одно лицо может обвиняться в нескольких преступлениях. Возможности для манипуляции здесь могут быть большие, и нужно осторожно относиться к данным.

Легко ли обнаружить в действиях должностного лица коррупционный умысел?

Екатерина Ходжаева: Это целая проблема. Преступления должностных лиц принято относить к так называемой беловоротничковой преступности. А вообще типовой российский преступник - малообразованный, в двух из трех случаев безработный или в каждом пятом случае занимающийся физическим трудом молодой мужчина. Те же, кто подозреваются или обвиняются в преступлениях коррупционной направленности, - люди с образованием, при должности. У них значительно выше возможности замести следы, ведь мало доказать мошенничество или растрату, надо же выявить именно коррупционный умысел, чтобы преступление попало в статистику как коррупционное. И если предпринимателя, дающего взятку, суд легче сочтет обладающим таким умыслом, то чиновник всегда имеет возможность прикрыть свое решение регламентом или инструкцией. Поэтому ему легче вменить просто злоупотребление должностным положением без коррупционного умысла, чем доказывать, что этот умысел был.

Обычный следователь трудится с большой нагрузкой

Следователям удобнее не искать в деле коррупционную составляющую? Ведь в этом случае надо распутывать всю коррупционную цепочку, которая подчас ведет далеко "наверх". К тому же это, наверное, труднее доказывать?

Екатерина Ходжаева: Да, конечно. Следователю в сложном деле проще вменить тот состав, который бы обосновывал, что покупается какая-то незаконная услуга, и тогда можно ограничить дело меньшим набором фигурантов, не искать других участников коррупционного обмена, а указать, что пойманный на коррупционном преступлении смошенничал, ввел в заблуждение, взял деньги или иную плату, понимая, что реализовать договоренность законно не имел возможности. Даже по взяткам мы видим, что число лиц, чье преступление было квалифицировано как получение взятки за незаконные действия (ст. 290 ч.3), на порядок превышает количество осужденных за взятки в обмен на действия, которые входили круг должностных обязанностей (ст. 290, ч.1) - 486 человек против 52 лиц в прошлом году. И это справедливо как для осужденных за получение взятки государственных и муниципальных служащих (151 против 21), сотрудников полиции (58 против 3) и сотрудников ГИБДД (75 против 8). Даже если мы оставим за скобками политические аспекты, важно указать на ту рутину, в которой происходит расследование.

И от следователей, и от оперативных работников требуют прежде всего количество показателей. Для первых это число дел, направленных в суд, а для вторых - число раскрытых преступлений. Сложность самого преступления в последние годы учитывается, но не так, чтобы на него можно было потратить все рабочее время. Такое могут себе позволить только следователи по особо важным делам, работающие в управлениях регионального уровня. Обычный следователь Следственного комитета трудится с большой нагрузкой, к тому же в условиях значительной текучки кадров. И хотя на "экономику" обычно ставят самого толкового в отделе, он нагружен и другими видами преступлений не меньше остальных и не всегда существенно более опытен. Более того, оперативные сотрудники, которые должны способствовать расследованию, не находятся в прямом подчинении следователей СК - они работают в МВД, небольшая часть в ФСБ. У них свои правила, свои требования от руководства. Поэтому даже при всем желании следователь СК не всегда может задействовать полностью ресурсы полиции для расследования всех звеньев коррупционной схемы.

Коррупционное преступление подчиненным лицом - это всегда репутационный риск для руководителей. Во избежание отставок они включают свои социальные связи, знакомства, а иногда и полномочия, чтобы добиться прекращения дела или переквалификации преступления. Есть ли статистика по прекращенным делам о коррупции?

Екатерина Ходжаева: Есть статистика только по прекращениям и по переквалификациям в суде. В 2019 году во всех преступлениях коррупционной направленности по наиболее тяжкому составу обвинялись 10 514 человек. Три четверти из них (7947 человек - 75,6%) осуждены без переквалификации. Переквалификацию на другой состав получили всего 544 человек (5,2%). Значительно больше подсудимых добились прекращения - 1949 человек (18,5%), и это часто прекращение по нереабилитирующим основаниям. Оправдание получили 73 человека. Статистика прекращений и переквалификаций по этим видам преступлений на этапе предварительного следствия в открытом доступе не публикуется. Однако следователи вообще мало прекращают дел (и чаще всего это происходит со смертью обвиняемого). Они не мотивированы к этому, так как работа следствия оценивается по числу дел, направленных в суд. Если следователь будет прекращать дела, пусть даже по нереабилитирующим основаниям, то плана не выполнит. Но все же сложно сказать, что такая же тенденция сохраняется и по преступлениям коррупционной направленности: открытых данных нет.

Разбирательство по любому делу должно быть публичным и открытым

Может быть, стоит путем поправок в УПК РФ упростить процедуру привлечения к уголовной ответственности лиц, обладающих особым правовым статусом? Например, интенсивнее использовать институты дисквалификации и отрешения от должности в связи с утратой доверия.

Екатерина Ходжаева: Я вообще большой противник снижения любых правовых гарантий обвиняемым. В ситуации непрозрачности не только расследования, но и оперативно-разыскной деятельности снижение гарантий может принести больше вреда, чем пользы: расследование будет скорее обращено против наиболее слабых и уязвимых групп. Сильные, сплоченные группировки смогут защититься с большим успехом, нежели отдельные или ослабленные игроки. А именно сильные коррумпированные группы и наносят больше вреда, чем разовые акты коррупции.

Возможно, следует усилить меры по защите лиц, способствующих раскрытию коррупционных преступлений?

Екатерина Ходжаева: Смотря какие меры. Защита в ситуации давления на свидетеля или угрозы жизни - это конечно. Но как бы это не вылилось в поголовную практику использования в процессах "закрытых" свидетелей, которые могут и оговаривать человека, будучи сокрытыми от публики и стороны защиты, которая не сможет ничего противопоставить. Я считаю, что разбирательство по любому уголовному делу, тем более резонансному, должно быть максимально публичным и открытым. Мне кажется, нужно смотреть в сторону улучшения практики оперативно-разыскной разработки, особенно в ситуации, когда значительная часть коррупционных преступлений раскрывается через провокацию. Сегодня суды практически не препятствуют полиции и санкционируют в 90 процентах случаев ходатайства на прослушку и другие действия. Оперативные службы располагают широким набором технических средств и применяют их. Именно на "чистоту" раскрытия и высокое качество расследования должна быть сделана ставка, чтобы ни у кого не осталось сомнений в воссозданной следователями картине.

Фото: Валерий Выжутович

Екатерина Ходжаева - кандидат социологических наук, научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге. Родилась в 1976 году в Казани. Окончила в 1998 году социологический факультет Казанского государственного университета, там же в 2003 году защитила кандидатскую диссертацию на тему культурной политики татарстанских средств массовой информации. Изучала также этнические и религиозные процессы в Татарстане. Исследования правоприменения начала в 2007 году, в рамках исследовательского проекта по наблюдению за работой полиции в Казани. Это же исследование было повторено ею в 2012 году, сразу после инцидента в отделе полиции Дальний. До 2013 года работала старшим преподавателем в Казанском национальном исследовательском техническом университете, а с 2013 года присоединилась к команде Института проблем правоприменения при ЕУ СПб. Сфера научных интересов включает помимо судов присяжных правоприменительную практику в полиции, органах предварительного следствия, а также особенности юридической профессии в России.

*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"