В Музее современного искусства открылась выставка Марии Арендт

Меньше всего выставку Марии Арендт "Шито-крыто, или Текстильная архитектура" в ММОМА хочется описывать. В нее хочется вернуться.

Именно - "в нее". Потому что Мария Арендт и художники, которые участвуют вместе с ней в этой истории, а среди них и ее сестра Наташа Арендт, и скульптор Анатолий Григорьев, и Александр Петрелли с Константином Звездочетовым, и хирург, коллекционер Михаил Алшибая, - создали пространство мерцающее, подвижное, колышущееся на границе живописи и театра, документального свидетельства и поэзии, яви и сна, жизни и небытия.

Самое странное, что это пространство создано вроде бы из "ничего". Из ниточек, которые превращаются в текста письма или рисунок фигурки поэта на скале… Из ветоши и кусочков бархата, которые становятся картиной. Из скорлупок грецких орехов и ракушек, которые, окружив африканские маски (привет кубистам и Пикассо!), вырастают то ли в крону деревьев, то ли в курчавую шевелюру, то ли в образ родословного древа (да, человечество вышло из Африки, не только арап Петра Великого)… Из старого пальто, которое неожиданно обретает монументальность, становясь скульптурой бабушки… Из старых одеялок, картонок, из которых строится палатка беженца или вигвам юных "индейцев", шалаш или спасительное пристанище.

Эта магия тем более необъяснима, что, кажется, тут нет секретов. Все швы, строчки, случайные разрезы и неслучайные цитаты открыты. Хоть пушкинские, хоть из черновика письма дедушки Николая Андреевича на высочайшее имя с предложением развивать воздухоплавание. На лицевой стороне, так сказать. Правда, лицевая и изнаночная сторона порой норовят перепутаться. Не из-за небрежности, а из-за того, что ткань со временем протирается (да и ткань времени тоже). Пристроченные заплатки-подновления - род исправления. Они превращают ткань в палимпсест, рисунок местности - в коллаж, где вместо яркого цветка - разноцветные обрезки холстов, торчащие из мусорного бака у мастерских художников на Верхней Масловке.

Непредсказуемость, "случайность" палимпсеста в работах Марии Арендт обманчива. Шитье, подобно архитектуре, искусство точное. Не менее точное, чем хирургия. Один из разделов выставки так и называется - "Курсы кройки и шитья". Здесь вышивка "фракталов" сердца и сосудов окружает видеоинсталляцию, где за полупрозрачными занавесями на стол проецируется операция на сердце. Встреча "шитья" Марии Арендт и "кройки" кардиохирурга Михаила Алшибая, ставящего заплатку-бабочку на изношенное сердце, - это, конечно, напоминание о бренности бытия, о беззащитности тела, скрытого под бархатом или ветошью. Но кажется, что речь еще и об образе пушкинского "Пророка", в чью "отверстую грудь" водвинут "угль, пылающий огнем".

Дело отнюдь не в том, что "Курсы кройки и шитья" примыкают к сюжетам, где Александр Сергеевич и врач, который облегчал его страдания в часы после дуэли - Николай Федорович Арендт (да, прапрадедушка художницы), оказываются главными персонажами. Это сближение просто выявляет ту нить, что связывает поэзию (шире - искусство) и врачевание. И то и другое имеет дело вроде бы с вещами очень конкретными, будь то слова или краски, тело или ткань, с инструментами понятными, как кисть, гусиное перо или иголка и нить… Но странным образом и поэт и врач имеют дело с тем, что человеку неподвластно. Нити жизни в руках античных Парок, случай - "орудие провидения"… А от выбежавшего на дорогу зайца зависит поездка и судьба поэта.

Уж не поэтому ли одним из основных стержней проекта оказывается взаимосвязь рационального и случайного, тонкого расчета и почти хармсовского абсурда? Впрочем, абсурд тут покоится на внятном поэтическом основании. Пушкин, взывающий к Солнцу и Луне, как сказочный королевич Елисей на волшебных иллюстрациях Конашевича, конечно, тот самый Пушкин, который "солнце нашей поэзии". Вышитый силуэт длинноногого слона рядом со строчкой про быстрого зайца средь полей, что пересекал путь пушкинской Татьяны, выглядит неожиданной заячьей метаморфозой. Но ведь у страха глаза велики, и в момент смятения кто ж не делает из мухи слона. И слон, появляющийся на тонких ножках в ореоле страхов и цитаты, выглядит званым поэтическим гостем.

Удвоение персонажей, рассказчиков, историй на этой выставке - обычное дело. Не зря в первой части среди хирургических инструментов 19-го века из коллекции Михаила Алшибая оказываются песочные часы. Песочные часы можно перевернуть, и, может, даже запустить время вспять. И отправить "ценную бандероль" доктору Н.Ф. Арендту "до востребования" - с вышитыми пузырьками с пенициллином, который мог бы спасти Пушкина, если был открыт на столетие раньше. Или представить "другую жизнь" Пушкина, если бы он остался жив. Альтернативная история у Арендт - своего рода вариации на тему "Повестей Белкина", с их простодушным рассказчиком и скрытым юмором.

Художница предлагает альтернативную версию жизни памятников и фонтанов, архитектурных проектов конструктивистов и чертежей первых самолетов. Вышитые чертежи и проекции домов и башни Шухова, знаменитых белых кварталов в стиле Баухауса в Тель-Авиве, подвешены на тонких лесках. Они похожи на паруса кораблей и на простыни, которые раньше сохли во дворах. Эти планы городов, кварталов, памятников образуют пространство мечты и прошлого, которое парит рядом. Стоит поднять голову - и оно тут.

Превращение вышивки на ткани в архитектурное освоение пространства отчасти напоминает работу "бумажных архитекторов" и визионеров. Хотя бы тем, что в плоскости листа и ткани воплощаются в реальность проекты и фантазии. Поэтому фигура Николая Андреевича Арендта, врача, увлекшегося в 1860-х идеей воздухоплавания и создавшего первые "летучки"-планеры (и да, прадедушки художницы), становится ключевой для выставки. Она соединяет первый и второй этаж экспозиции. И к слову, абрис его фигуры образуют бумажные самолетики.

Впрочем, ткань ближе к телу. Она не только несет визуальный образ, она тактильна, чувственна, как гипсовая маска или скульптура из пластилина. И для Марии Арендт это чувственное измерение не менее важно, чем поэтическое. Хотя бы потому, что оно позволяет сделать историю осязаемой. Собственно, об этом ее проект "Шито-крыто". Об осязаемости узоров семейной истории, в которой все рядом - Пушкин, аэропланы, античный завиток морской волны в Коктебеле, и бабушка-скульптор, знавшая Андрея Белого…