Почему жителям Малого Ишуткина не понравилась уникальная книга односельчанина

Сто кило чистого золота привез домой Василий Санькин. И отдал жене Марии с наказом - это для детей. Где уж его он надыбал - одному Богу известно. Воевал у белогвардейцев, у Колчака, может, частичку малую и позаимствовал из знаменитых колчаковских золотых запасов.

Вскоре Василий с белыми эмигрировал за границу, где и пропал безвестно. А Мария осталась одна с детьми и 6 пудами золота. По настоянию советских властей она отреклась от Василия. И через пару лет вышла замуж за другого Василия, но уже Бурмистрова. Прожила с ним недолго, заболела и умерла. Дети выросли, разъехались кто куда. А золото осталось. Только вот где оно?

Правда и кривда

Об этом сейчас судачат в деревне Малое Ишуткино, что в 170 километрах от Самары. Взрослые полушутя-полусерьезно, а молодые азартно и настойчиво. "Как же, - говорят они, - в книге у Лукича все ведь написано. А он врать не будет. Столько лет по архивам лазил и ездил, документов сколько перешерстил".

Александр Лукич со своей скандальной книжкой, которую многие его соседи хотят сжечь. Фото: Из семейного архива

Так и есть. И ездил Александр Лукич Разеев, и шерстил целых пять лет в архивах всевозможных - в Москве, Казани, Оренбурге, Самаре, Уфе, Бугуруслане, Бугульме. Тонны документов пересмотрел, изучил, старательно все записал в свои тетрадочки. Только вот незадача: про 100 кило золота в его книжке "Село Малое Ишуткино и его обитатели" нет ни слова. Лишь сухая статистика: "Василий Федотович Санькин в Гражданскую войну воевал на стороне белогвардейцев. Рассказывают, что в одно из посещений семьи он привез золото и распорядился, чтобы этим золотом воспользовались только его дети. Сам же Василий Федотович вместе с белыми эмигрировал за границу. По настоянию властей жена отреклась от него и вышла замуж за Бурмистрова Василия Фадеевича. Но скоро заболела и умерла".

Все остальное домыслили односельчане Александра Лукича. И про две подводы, на которых привез 6 пудов Василий Санькин, и про тайное место, куда схоронила золото Мария. Но Александр Лукич на это не в обиде - все жить веселее, интереснее. В обиде он на другое, что ставшие уже родными соседи и остальные односельчане, не все, но многие, теперь его клянут, как могут. И даже здороваться перестали. Хорошо хоть не плюют в его сторону, хотя, может, и до этого дойдет.

- А в чем причина? - кипятится Лукич. - На правду взъелись. Правда им глаза колет. Много интересного выяснилось в архивах. Про их предков в стародавние века, про их дела и делишки 100 и 200 лет назад. Хотя книга-то моя - про историю нашего села с самого момента его основания. А про другие факты - так, мимоходом.

Но оказалось, что мимоходные факты для односельчан и стали самыми главными, самыми скандальными, самыми неприятными. "Все вранье! Слухи и сплетни! - ругается одна из соседок Разеева. - Брехня ходит по деревне, а Лукич ее и прописал в книжонке своей. У моего прадеда якобы были две внебрачные дочки. Чушь какая! Да на него молиться можно было, как моя бабушка говорила. Он налево-то никогда не зыркал. А тут такое..."

- Про мою прабабку тоже понаписал, неужто в архивах подобную дребедень держат? - горячится еще одна сельчанка Елена и зачитывает особо покоробившее ее место из книжки Александра Лукича: - "Мария Ивановна не вступала в колхоз, была всю жизнь единоличницей. Не участвовала в выборах, если приходили к ней с урной, она пряталась. Так и умерла, не признавая законы властей". Ну не бред? Она что, отщепенка какая-то была? У нас что, род единоличников? И кому это вообще сейчас интересно?

Зачем писать, что люди в нашей деревне ели конский навоз и лепешки из глины?

В разговор вступает житель села Владимир: "Вот скажите, кому понравится, если про его прапрабабку напишут, что она после смерти мужа Тараса Архиповича пустила к себе в дом Иллариона Евдокимовича, который был моложе ее на 16 лет? Или что прадед Фадей Родионович в Гражданскую дезертировал из Красной Армии? Или что в нашей деревне люди когда-то ели конский навоз и глину, пекли лепешки из муки костей, собранных на кладбище для скота? Это когда голод страшный был в Поволжье... Зачем об этом вообще вспоминать, рассказывать? Кому это надо?"

Храм отстояли

- Мне надо, - горько вздыхает Александр Лукич. - Моим детям, внукам моим. Ведь никто не знает историю родной деревни, абсолютно. И главное - никто не хочет знать. Ну, подумаешь, наш род, наша фамилия с XVII века идут. Какая разница... Но ведь ты же не голь перекатная, у тебя были предки, у них была своя жизнь, свои радости, беды, печали. Неужели не интересно, как они жили? Что общего у тебя с ними? История рода - это же такая значимая вещь! Но писать надо правду. Только правду. И хорошее, и плохое. Иначе будет вранье. Ну, бросил кто-то семью с шестью ребятишками, ушел к другой женщине тут же, в нашей деревне. Почему об этом не рассказать? Ведь было же. И я не пишу, что человек он плохой, подлый какой. Ушла любовь, что поделаешь. И чего на такие факты обижаться? Жизнь - она штука сложная, много чего в ней бывает. И что, не вспоминать теперь ничего, не знать даже, сгинуло, исчезло - и слава Богу?

Я молчу. Вопрос ой, какой непростой. Пуще гамлетовского. И так, и сяк кручу в голове, а Александр Лукич продолжает.

- Я и книгу писать начал потому, что никто из молодежи не знает, в какой деревне живет. А у нас тут и Пугачевское восстание было, и революционеры, и бунты, и подвиги какие людские. Когда церковь нашу Михайло-Архангельскую хотели снести после революции - в нее сельчанка зашла с ребенком на руках и сказала: "Рушьте со мной, я тут с сыночком и погибну. Но никуда не уйду". И не ушла. А другая каким-то образом залезла на окно и тоже: начнете сносить - прыгну, разобьюсь насмерть. И ведь не снесли! Отстояли. Единственная у нас осталась во всем районе неразрушенной церковь. А в войну сколько на фронт ушло, погибло. Мой отец лег подо Ржевом. Я как раз спустя пять месяцев и народился...

На хлебе и воде

Первую свою книжку про родное село пенсионер Разеев написал со слов старожилов. Обошел всех - и накатал 250 страниц. Сам диву дался - откуда она появилась? Неужто он на такое способен? Одна беда: в книжке оказалось много неточностей. Память у стариков была не ахти какая, да и подсочинить могли, распивая чаи с молодым пенсионером Лукичом. Им-то уже под 90 стукнуло, а он только, пыхтя, к 78 подобрался. Чего ж не покуражиться?

Нужны документы, а значит, архивы, решил "молодой" пенсионер. Жена Ирина охнула, когда муж объявил: буду теперь колесить по городам-весям, ходить по архивам, искать документы про родное Малое Ишуткино. Как знать, может, и на воде придется посидеть, на хлебе одном, поездки денег требуют. А пенсий всего две: его и ее. Что скажешь? Ирина Павловна вздохнула: езжай, ищи правду. Она ведь и сама из этого села. Может, и про ее предков что узнает.

Про хлеб и воду Лукич, как в нее самую и глядел. Ночевать в Оренбурге, Уфе, Бугуруслане пришлось на лавочках на вокзале или, когда повезет, в зале ожидания. Если совсем улыбнется удача - в комнатах отдыха. В семь утра, правда, выгоняли на улицу, но зато прикорнуть хоть где было. Питался один раз в день дешевым супом и тремя кусками хлеба. Это и завтрак, и обед, и ужин. Иногда баловал себя вечером сладким чаем с плюшкой. Но это редко, если только в архиве документ какой любопытный отыщет. Про то, например, как появилась церковь в Малом Ишуткино. Оказалось, ее... привезли. На 70 подводах из поселка Степная Шентала, что в 100 километрах. Там церковь пришла в упадок, но была очень красивая. Ишуткинцы и выкупили ее за 1975 рублей, деньги по царским временам немалые. Разобрали, перевезли, восстановили, подлатали, до сих пор стоит, красавица. В 2014 году справили ее 100-летний юбилей.

Бросил кто-то семью с шестью ребятишками, ушел к другой женщине. Почему об этом не рассказать? Ведь было же

Нынешний настоятель, отец Олег, кстати, помог, чем мог, Лукичу, дал на разъезды одну тысячу рублей. Потом, правда, давать перестал. Лукич написал в первой книжке, почему отозвали одного из предыдущих настоятелей, отца Владимира. По документам оказалось - пил безбожно, а как сняли, сжег в отместку все церковные документы, в том числе с метриками. Отец Олег сделал внушение: "Нельзя так про служителей Церкви писать". Лукич не понял: "Почему нельзя? Это ж правда". До сих пор в недоумении. Хотел даже написать в Москву старшему референту Святейшего Патриарха Николаю Державину (это его голос за кадром во время Пасхального богослужения мы слышим по телевизору. - Прим. авт.), уроженцу их села. Пусть, дескать, рассудит. Потом передумал. У Коли столько дел в Патриархии, чего по-пустому тревожить.

Жена Ирина, внук Андрюшенька и кошка Даша - что еще нужно для счастья? Фото: Из семейного архива

Штаны из... мешка

- Я и к районному начальству ездил, просил подсобить хоть как-то материально, ведь целых пять лет мотаюсь по архивам, в одном Оренбурге несколько раз был, - говорит Лукич, а потом машет рукой. - Отказали напрочь, мол, ты пишешь только о своем селе, а вот если бы обо всем районе написал. Да где ж мне столько денег на поездки взять, чтобы обо всем районе документы собрать. И так вся пенсия и моя, и жены на книжку ушла.

Как бы то ни было, но книжка получилась замечательная. Сужу по себе: прочел ее, не отрываясь, все 360 страниц. Признаюсь, был даже поражен обилием мельчайших деталей, фактиков, вплоть до того, сколько голов скота было в каждом дворе в каком-нибудь 1795 году, чем крыли крыши разные хозяева, у кого какие были надворные постройки, как назывались в разное время близлежащие к деревне овраги, луга, холмы, даже одиноко стоящие деревья. Был грех: поначалу закралось сомнение - а сам ли Лукич написал книжку, так грамотно, литературно были описаны все события в истории села. Потом корил себя: да кто же ему поможет в деревне? Еще и за бесплатно? Это у нас, в Москве, литературных "рабов" как грязи, а где их сыщешь в далеком поселке? Единственное, по словам Лукича, дочка Елена ему помогала набирать текст на компьютере с рукописных листочков. "Я интернетом пользуюсь, конечно, а вот печатать на клавиатуре не могу, - улыбается Лукич. - И потом - я ж не пустоголовый, не Митрофанушка какой. Почему я сам не могу написать? Всю жизнь инженером-механиком животноводческих ферм проработал, техникум сельскохозяйственный окончил. Школу деревенскую с отличием. Хотя мог и неучем остаться. В деревне в войну голод сильный был, так моя мама пошла пасти овец. Ну, и я с ней. А овец мы пасли до ноября. И мне уже пора в первый класс идти, а куда я от стада? Так меня чуть ли не силком в школу затащили, представляете? Учителя сами. А мне и в школу-то ходить не в чем было. Единственные штаны - и те мама сшила из мешка.

- Из какого мешка? - не понимаю я.

- Обыкновенного, в котором зерно хранится, - усмехается Лукич. - Дома у нас стояли только кровать с соломенным матрасом и стул. Больше ничего не было. Поначалу, когда мама уходила на работу, она клала меня на печку и привязывала, чтобы я никуда не лез, не поранился. А ее целый день ведь нет, я и хожу под себя, и воду "ем"... (голос Лукича начинает дрожать, но потом он успокаивается). Одежды на мне было только рубаха перештопанная, и все. И вот однажды мама принесла домой мешок пустой из-под зерна. Позаимствовала, наверное, где-то. Разрезала его и из мешковины сделала штаны мне. Я их как одел, сразу выскочил на улицу - кататься с ребятами на санках. Я-то с печки видел в окно, как они с горки катаются, а выйти не мог, как же без штанов, они главное. Про обувь тогда мы вообще не слыхивали. Как снег сойдет - носимся уже босиком, все ступни в цыпках, царапинах. Солидолом смажем - и снова бегаем, лазаем по деревьям, яйца птичьи достаем. Кушать-то хочется.

Редкая фамилия

Это ж надо было такому случиться: чувашский крестьянин из Пензенского уезда Ишутка Ирбулатов вбил первый колышек будущей деревни, названной потом в его честь, аккурат в сентябре 1753 года. А ровно через двадцать лет, в сентябре опять же, в этих местах полыхнуло Пугачевское восстание. Часть сельчан ушла в войско лже-Петра III. Потом, после подавления бунта, село Ишуткино указом Екатерины II жестоко наказали.

- Кого-то колесовали, кого-то за ребро на "глаголе" повесили, большинство плетьми избили до полусмерти, - тяжело вздыхает Лукич. - Я все эти указы, рапорты об исполнении в ГАОО (Госархив Оренбургской области) и РГАДА (Российский госархив древних актов. - Прим. авт.) нашел. Такая гордость за предков появилась. Начал рассказывать в селе - все рукой машут. Отстань, дескать, 250 лет прошло, подумаешь - восстали, подумаешь - казнили. А ведь все фамилии в деревне пошли именно с этой поры. Ухины, Хураськины, Ионовы, Санькины, Алексеевы, Тимофеевы.

- Разеевы... - подсказываю я.

- Нет! - смеется Лукич. - Вот как образовалась наша фамилия, я так и не узнал. Редкая она. Все документы перерыл, а не нашел ответа. Единственное - документально подтверждена дата появления рода Разеевых в 1667 году. И то уже неплохо.

Истории всех фамилий в селе начинаются с 200-й страницы книги и прописаны так дотошно, так детально, что диву даешься. Прослежена вся генеалогия, все ветви, кто с кем когда обвенчался, родился, разошелся, из каких сел и деревень взял себе жену или мужа, куда кто выехал из села, с кем потом сошелся, когда и отчего умер, где похоронен, кто остался из родственников, кем они приходятся друг другу... Титанический труд, учитывая возраст автора. Каюсь, я не мог не задать сакраментальный вопрос.

- И кому это все действительно надо?

Александр Лукич, по-моему, немеет на время. А потом просто берет и убивает меня. Не натурально - цитатой. "Уважение к минувшему - вот черта, отличающая образованность от дикости, - отрезает он и, помолчав, сухо интересуется: - Кто сказал, знаете?"

Мой "красный" диплом МГУ еще никогда так не краснел. Я не знаю.

- Пушкин... - бросает Лукич и замолкает. Повисает пауза. Положение становится критическим, как сказали бы спортивные комментаторы.

Чужие письма

Тонуть, так с музыкой, решаю я и начинаю приоткрывать тот самый ящик Пандоры. "А зачем вам надо было писать про внебрачных детей, про то, кто кого убил, кто сидел, кто спился, повесился, своровал? Ведь проще было изложить лишь канцелярские факты?" - невозмутимо интересуюсь.

- А прошлое только из канцелярских фактов состоит? - начинает распаляться Лукич. - Или это, как мозаика. И надо рассказывать обо всем, тем более, если все правда, подтвержденная документально? Архивы вообще для чего существуют? Там что, только приятные факты в документах содержатся? А всякие акты, донесения, рапорты с неприятными подробностями - их на помойку выбрасывают? Таких фактов у меня в книге малость совсем. И что, из этого ненависть раздувать надо?

Вопросы сыплются, как град во время летнего ливня. И я опять не знаю, что ответить. Сказать про сугубо личное, частное? Но было ли оно 200 лет назад у тех же крепостных Ионовых и Хураськиных? А то, что кто-то 150 лет назад завел внебрачных детей или сбежал с молодой любовницей, - время все спишет, не так ли? И уж мы точно не судьи тем предкам. Мало ли кто когда сделал какую глупость. И было ли это глупостью? А может, наоборот, - счастьем безмерным? И почему тогда не считать все просто информацией?

В свое время режиссер Илья Авербах снял нашумевшую драму "Чужие письма" про девочку-старшеклассницу, которая "рубит" правду и, сама того не замечая, подтачивает тем самым чужие жизни. Эта Зина Бегункова, ничуть не смущаясь, предает огласке даже личные письма учительницы, которая приютила ее у себя в квартире (маму Зины посадили в тюрьму). "Почему нельзя читать чужие письма? Просто нельзя, и все!" - втолковывает учительница правдолюбке Зине.

Здесь, конечно, не тот случай. Или что-то отдаленное, но есть? Я сам с собой в разладе. И для верности начинаю себя инспектировать: вот кто-то написал, что моя прабабушка из Златоуста Анна Петровна Аристова ("Ох, и характер был, железо! - вспоминает до сих пор моя 94-летняя мама. - Однажды я тихонечко сказала ей за столом в гостях: "Бабуля, не пей водку, уже вторая рюмка, тебе ведь скоро 100 лет будет..." "Цыц!!! - грозно прикрикнула на нее прабабушка. - Яйца курицу не учат!") народила двух добрачных детишек. И что? Обрадуюсь за прабабушку - да вот что. Дети, пусть и добрачные, - разве это не счастье? И кто я такой, чтобы судить мою чудесную бабулю? С другой стороны - нравственные категории, моральные стигматы. А если дети не до, а вне брака? А если муж ни на что не годен? Пройдоха-выпивоха, шастающий от соседки к соседке?

Вопросы, вопросы, вопросы... Так, кстати, и заканчивается книга Александра Лукича. Правдоруба и историка. Именно этими словами.

- А вообще, знаете, для кого я книжку написал? - оживляется вдруг Лукич. - У меня пять внуков и один правнук. Вот для них старался. Пусть читают и гордятся. За деревню, за свой род. Разеевы - это такая фамилия!