Анна Нетребко впервые спела на Мариинской сцене в "Евгении Онегине"
Очевидно, что и Анна Нетребко, дебютировавшая в "Евгении Онегине" в Мариинке, видела этот спектакль не раз - причем, в разные периоды и с разными составами. Однако петь Татьяну она начала только семь лет назад и не на родной Мариинской сцене, а в Венской опере (с Онегиным - Дмитрием Хворстовским) и в нью-йоркской Метрополитен, где ее партнером был Мариуш Квечень. И хотя, казалось бы, характер меланхоличной, мечтательной Татьяны не слишком близок бодрому, жизнерадостному темпераменту певицы, ей удалось в трактовке хрестоматийной героини найти свое "ядро". Ее застенчивая, тихая, "незаметная" в деревенских сценах Татьяна превращалась в роскошную роковую красавицу, сбивавшую эго Онегина. Их последняя сцена, несмотря на известную развязку, была одновременно их счастливым мигом, апофеозом взаимной страсти. Но в темиркановском спектакле все вышло иначе.
Известно, что этот спектакль создавался с задачей аутентичной "реконструкции" мира пушкинских героев, самой эпохи, ее жизненных реалий и ценностей: он был одновременно радикальным по музыкальному решению (с непривычно медленными темпами, детальной проработкой оркестровых линий, свежими артикуляциями) и фактически хрестоматийным по сценическому ряду. Но даже традиционалистское, на первый взгляд, решение можно было бы считать опытом абсолютно эстетического реализма: пейзажи, интерьеры, костюмы героев и даже их жесты были созданы по кальке с источников пушкинского времени - гравюр, иллюстарций, книг, а сам дом Лариных - по модели пушкинской усадьбы в Михайловском. Артистам предлагались задачи точного воспроизведения манер и характеров людей пушкинской эпохи. К слову, тогда это был не формальный, а акутальный подход, учитывая, что в это время как раз появились фундаментальные культурологические исследования Юрия Лотмана - комментарий к роману Пушкина "Евгений Онегин" и биография Пушкина. И, можно сказать, спектакль Темирканова вписывался тогда в культурологический тренд поздней советской эпохи, освобождавшейся от давления вульгарных идеологем в интерпретации культуры.
Но от того спектакля, его живого духа азартного актерского проживания характеров людей пушкинской эпохи, конечно, уже мало что осталось в нынешнем "Онегине". Сегодня этот спектакль смотрится, как трафарет гранд-стиля советской эпохи, но все еще поражающий искусно созданной "живой" сценической средой - старыми колоннами деревянной усадьбы, листьями деревьев, трепещущими на верту, пронзительно розовыми рассветами, голыми черными стволами сумрачного зимнего пейзажа. Осталось и звучание оркестра - тягучее "ленто", густые крупные струнные, четкая тембральная драматургия. Обычно Валерий Гергиев дает более подвижные и прозрачные звучания в этой партитуре в соответствии с ее лирическим форматом. Но в этом спектале трагедия словно разлита в воздухе, и напряжение через музыку входит практически в каждую сцену, как рок, который неумолимо влечет за собой героев. И печальная Татьяна-Нетребко, с книгой (персонажи которой так страдают) в руках, когда видит Онегина, предчувствуюет не любовь, а страдание, муку. Ей очевидно тесно в жестких рамках мизансцен, заложенных в спектакле, и которые не только ею, но и другими персонажами соблюдаются формально, уже без азарта "аутентичного" соответствия. Она бы разбежалась в неистовом пыле влюбленности в сцене письма, но ей позволительно только подпереть голову кулачком и писать гусиным пером или задумчиво вопрошать, держась за спинку кровати: "кто ты, мой ангел ли хранитель, или коварный искуситель?".
В системе этого спектакля все смыслы должны проявляться в первую очередь через музыку, через голос, а лаконизм и точность жестов - каллиграфически обрисовывать героя и его время. И когда, например, Михаил Петренко (Гремин) с его острой актерской индивидуальностью, исполняя на балу в парадном мундире, в ленте и эполетах знаменитую арию "Любви все возрасты покорны", придумывает свой штрих, подгибая колено, как на портретах Александра I, меняется не только смысл арии, но и суть происходящего. И если актерский опыт Нетребко и Екатерины Семенчук (в партии Ольги) позволяют им существовать более-менее убедительно в рамках заданной фактуры, то Сергею Скороходову (Ленский) и Алексею Маркову (Онегин) это явно не дается. Оба они существуют в спектакле, как ходячие иллюстрации расхожих штампов своих образов, так и не прорываясь к живым эмоциям, которыми кипит музыка Чайковского. И если даже можно представить, исходя из этики позапрошлого века, почему Онегин, объясняясь в любви Татьяне, сохраняет леденящую дистанцию и не смотрит на нее, то трудно принять, почему этот светский денди от начала и до конца спектакля так зажат, нравоучителен и пресен.
Увы, ко всему прочему, почти весь квартет героев (исключая Семенчук - Ольгу) оказался в этот вечер не в лучшей вокальной форме. Что, впрочем, никак не отразилось на огромном энтузиазме публики, обожающей не только Анну Нетребко, но и этот классический темиркановский спектакль.