До войны, в институте, Георгий Вайнштейн был освобожден даже от физкультуры
Вот что рассказывает Андрей Дмитриевич:
"Георгий родился в 1919 году. Сто лет прошло. В семье его звали Жориком, в институте Жорой.
Есть фото 1924 года, в Берлине. Может, отец там работал по торговой линии. Судя по всему, детство у мальчика было золотое, книжное. Один ребенок на всю семью, на двух сестер и брата. Дядя Федя не завел своих детей и вся его любовь досталась Жоржику.
В сущности, про мальчика почти ничего не известно. Папа Вайнштейн довольно рано испарился или посадили.
Учился в ИФЛИ с 1939-го, писал стихи, в 1941-м ушел добровольцем на войну и не вернулся. Немного стихотворений осталось да перевод плача Ярославны. В РГАЛИ, кстати, есть записка рукой Пастернака: пропустить на мой вечер студентов Павла Когана и Георгия Вайнштейна..."
В интернете нашлись два фрагмента из мемуаров. Про школу и про институт.
"Есть в списке и Жора Вайнштейн. Он вспоминается пухленьким маменькиным сыночком. Они жили вдвоем с матерью, отца у Жоры не было. Мать его боготворила и частенько провожала в школу.
Жора тоже ушел на фронт и пал смертью храбрых в бою. Потом мы все узнали, что мама Жоры не смогла вынести горя." (Надежда Манжуло.)
"Жора Вайнштейн тоже был эрудитом, из числа ходячих энциклопедий. Он мог часами не закрывать рот, выдавая разнообразную информацию. От него я узнал о переводах Омара Хайяма, сделанных Тхоржевским, о дневниках Жюля Ренара...
Жора хорошо знал немецкий, переводил Гейне, писал и сам стихи... В них не было никакого бряцания оружием и "всех победим"... Их мир - это мир одиноких чудаков, способных страдать, но неспособных на зло. Со своими стихами они не вылезали на трибуну и не мнили себя будущими поэтами, которые теперь могут пренебрегать науками. Интересы их были связаны с книгами, умудрялись они как-то оставаться вне житейского. Фигуры их сугубо штатские, они были освобождены не только от армии, но даже и от физкультуры. Однако каким-то образом оказались в армии и не вернулись..." (Г.Н. Эльштейн-Горчаков.)
Андрей Анпилов вспоминает дальше:
"Дядя Федя мужчин терпеть не мог, дамский угодник. Никого не ставил ни во что - ни меня, ни кузена моего Леню, ни отца моего, художника. Вот только Жорика вспоминал. Без подробностей, без сюжетов и характеристик. Просто вздохнет ни отчего - "Жорик, Жорик..."
Стихи, что остались от Жорика, - с печатью дара, хотя еще неизвестно - какого.
Переводчик бы вышел точно, судя по ученому складу и отзывам - литературовед бы получился нерядовой.
А может - и настоящий поэт.
Жаль, что сохранившаяся тетрадь - школьная еще. Стихи памяти Кирова, первое мая, лирика, перевод, проба сюжета... С этими вещами Жорик пришел в ИФЛИ. Много совсем детского и газетного, взвейтесь-развейтесь.
Видно, что на слуху девятнадцатый век, Лермонтов. И двадцатый - Маяковский, Багрицкий, Светлов. Опыта еще никакого, одни предчувствия. Ветер, буря, шторм, пурга.
Не обманули предчувствия:
Белым снегом засыпает
Черные ресницы...
Стихотворений последних лет не осталось, что не значит, что их нет нигде. Может, их отдавали писательнице Дубинской, когда она собиралась писать книгу о Жорике. Может, где-то в архивах...
От семьи Жорика не осталось никого кровного.
Всё, кажется, было за то, чтобы Жорика забыли все и навсегда.
Но не все его забыли..."
Прощание
В черной мгле зажглась звезда далекая,
Буйный ветер зарыдал и стих,
Ты ушла печально, одинокая,
Бросив мне холодное "прости".
<..................................>
И я вспомнил тот весенний вечер,
Когда милой я тебя назвал,
В этот вечер нашей первой встречи,
Помню... я тебя поцеловал.
Это ложь, что мы с тобой расстались,
Это ложь, что ты ушла в туман,
Ты ушла - вокруг меня осталась
Только ночь, сводящая с ума.
Буйный ветер воет и рыдает,
Сердце мне своей тоскою рвет,
Это по тебе, моя родная,
Ураган бушует и поет.
Это по тебе, моя родная,
Майской ночью соловьи грустят,
Твой туманный облик вспоминая,
Вспоминая твой печальный взгляд.
Пусть же громче завывает вьюга,
Заглушив бренчание гитар,
Так прощай же, милая подруга,
Пропадай, крылатая мечта.
Я пошел дорогою далекою,
Я сложил печально-звонкий стих,
Я догнал подругу черноокую
И вернул последнее "прости".
В черной мгле зажглась звезда далекая,
Злобный ветер зарыдал и стих...
Ты ушла печально-одинокая,
Унося мой запоздалый стих.
1930-е
Плач Ярославны
Ранним утром, светлым утром
Ярославна причитает,
Одинокою кукушкой
Робко голос подает.
Ранним утром, светлым утром
Ярославна причитает
И тоскует и рыдает
У Путивлевских ворот.
"Я кукушкой полетаю
По широкому Дунаю,
Над Каялой помахаю,
Я бобровым рукавом.
Рану Игоря промою
Я студеною водою,
Чтоб он смог опять сражаться
С басурманом Кончаком".
Ранним утром, светлым утром
Ярославна причитает,
И горюет и тоскует,
И кукует и поет:
"О могучий славный ветер,
Ты летишь на легких крыльях,
Ты качаешь и волнуешь
Мутно-синий небосклон..."
Унеси меня, могучий,
За туманы, скалы, тучи,
Где парят под облаками
Только соколы да ты.
Ах, зачем, владыка-ветер,
Ты развеял мою радость,
Растрепал мою одежду,
Разорвал мои цветы?"
Ранним утром, светлым утром
Ярославна причитает,
И томится и вздыхает,
И страдает и поет:
"Днепр могучий и прекрасный,
Ты пробил ущелья в скалах,
Сделай так, чтоб я не знала
Ни печалей, ни забот.
Днепр могучий и прекрасный,
В нежной зыбкой колыбели
Ты баюкал, ты лелеял
Станиславовы ладьи.
Почему же ты не хочешь
Мужа милого взлелеять?"
Ранним утром, светлым утром
Ярославна причитает,
Ярославна тихо плачет,
Ярославна слезы льет:
"Солнце, радостное солнце,
Ты сверкаешь изумрудом,
Но твоя улыбка, солнце,
Гибель Игорю несет..."
Ранним утром, светлым утром
Ярославна причитает,
Одинокою кукушкой
Робко голос подает.
И тоскует и рыдает
У Путивлевских ворот.
1935