Профессор Олег Зайратьянц: От диагноза патолога зависит лечение пациента
Олег Вадимович! Вы главный патологоанатом огромного мегаполиса. Не встречала выпускника медвуза, который бы говорил: "Хочу посвятить себя патологической анатомии, стать патологоанатомом". Поэтому задам банальный вопрос: как вы оказались в этой специализации?
Олег Зайратьянц: Вопрос в корне содержит неверное, ошибочное представление о патологической анатомии. И связано это с тем, что у нас сохранилось очень старое название "патологическая анатомия". Нигде в мире этот термин не употребляется.
А какой употребляется?
Олег Зайратьянц: Патология. Специалист-патолог. Мы неоднократно ставили вопрос об имени нашей специальности. Но до конца он не решен. Хотя в некоторых вузах возникли даже кафедры патологии. Например, в Белгородском федеральном университете, в Сеченовском университете кафедра патологии создана давно. Сменить название медицинской специальности не просто, но необходимо. Маленький нюанс. Мы, как Российская ассоциация общества патологоанатомов, входим в европейское общество патологов.
Однако вы ушли от прямого ответа: почему вы-то стали работать в этой специальности?
Олег Зайратьянц: Случайно. Хотя мой отец был достаточно известным патологоанатомом в России. Он основал патологоанатомическую службу сначала в Институте рентгенорадиологии. Институт теперь входит в Герценовский онкологический комплекс. Потом основал патологоанатомическую службу в Институте эндокринологии. Конечно, понимание того, что это за специальность, как бы ее ни называли, как-то звучит для студента не очень заманчиво.
Ведь что такое патология? Это наука о болезнях. Патолог должен общаться со всеми специалистами. Я старался больше заниматься общей патологией. А есть экспериментальная патология. Все, что потом применяется для человека, начинается в эксперименте. Экспериментальная патология занимается всем: от начала разработки лекарственных препаратов до разных методов диагностики.
Я был свободен в выборе профессии. Сначала меня заинтересовала кардиология. Немножко пробовал себя в хирургии. Понял, что мне интересно разбираться в сущности болезней, заниматься исследованием болезней. Почему, например, при патологии головного мозга страдает иммунитет? Почему при эндокринных болезнях иммунная система в стороне? Почему иммунные нарушения отражаются на работе нервной системы?
А можете ответить на вопрос сегодняшнего дня? Как ведет себя иммунная система при ковиде? Об этом много написано, но все-таки...
Олег Зайратьянц: Написано много. Наверное, не все оправдается. Нужно время, чтобы осмыслить теоретически. С иммунной системой при ковиде будет еще много открытий. Это серьезное переключение иммунного ответа с одних иммуноглобулинов на другие, это антитела разные.
Рано делать выводы? Надо немножко подождать?
Олег Зайратьянц: Быстро такие исследования не проводятся. Потом нужно будет теоретическое обобщение. Но уже понятно, что многое зависит от так называемого врожденного иммунитета. Это очень серьезная область, которая вообще не так давно изучена. Еще лет двадцать назад мы бы в основном говорили о приобретенном иммунитете. Роль врожденного недооценивалась. А ковид показал, какая у него гигантская роль. Почему некоторые не восприимчивы к ковиду? Почему другие заболевают?
Вы болели?
Олег Зайратьянц: Нет. Я и члены моей семьи привились "Спутником".
Современная вирусология, которая этим сейчас занимается, не может обойти стороной мнение тех, кто занимается патологиями?
Олег Зайратьянц: Безусловно! Тут я должен сказать о той небольшой части работы патолога, патологоанатома - о вскрытиях. Именно вскрытия позволяют системно во всем организме, особенно с применением современных методов исследования, посмотреть, изучить и увидеть, что же реально происходит в тканях, в органах, в клетках. За рубежом много публикаций на этот счет. Хотя за рубежом вскрытия практически не проводятся уже многие десятилетия. Потому что это дорого, сложно. Даже казалось, что это и не так нужно.
Вскрытие это, конечно, не просто девятнадцатый век, как во времена Вирхова, когда разрезал, посмотрел, увидел... Ничего подобного! Разрезы - это определенная хирургическая операция. Все делается не просто так. Это необходимо для проведения гистологического, бактериологического, вирусологического и иных исследований.
Но, как вы сказали, во всем мире вскрытий в среднем всего четыре процента. А у нас?
Олег Зайратьянц: 60-70 процентов. И это наше серьезное достижение! Не случайно за рубежом пошли публикации: срочно надо возвращать вскрытие! Иначе не понять ковид, иначе не разобраться с тем, что это такое. Начали производить вскрытия. Пошел большой материал, публикуемый в разных изданиях.
Мы в этом плане впереди планеты всей?
Олег Зайратьянц: Так получилось. Конечно, хорошо быть скромным. Но в данном случае скромность неуместна. Мы оказались действительно впереди. Ситуация сложилась так, что у нас сохранились не просто в большом объеме патологоанатомические вскрытия. Например, в стационарах Москвы процент вскрытий достигает 90 процентов. А ведь это целая инфраструктура.
Всегда нужно вскрытие? Его проводят по разрешению родственников? Без их разрешения?
Олег Зайратьянц: Есть федеральный закон N 323 "Об охране здоровья населения". А в нем 67-я статья, в которой прописано: в каких случаях родные и близкие умершего либо даже сам человек, написав завещание, могут отказаться от проведения патологоанатомического вскрытия. А в каких случаях этот отказ невозможен. Вся нормативная база - и минздрава, и города, и любого региона России основана на этом федеральном законе. Это определенная часть прав человека. Это не судебная медицина, это не органы следствия, где по их постановлению проводится судебно-медицинское вскрытие. Это совершенно далекая от патологической анатомии специальность, которую почему-то все время с нами хотят как-то совместить.
Но есть ситуации, прописанные в этом законе: я считаю, что очень правильно прописанные. Потому что, во-первых, нельзя отменить вскрытие при подозрении или диагнозе инфекционного заболевания. Это позволяет эпидемиологическую обстановку держать под контролем, принимать меры, чтобы не пропустить инфекцию. Второе. Это отсутствие или сомнение в прижизненном клиническом диагнозе. Когда диагноз остается неясным, то для того, чтобы понять, чем страдал человек, какие были особенности и так далее, вскрытие необходимо.
Расхождения в диагнозах часты? Вот говорят: человек умер от сердечной недостаточности. А при вскрытии оказывается, что у него была опухоль.
Олег Зайратьянц: Такое возможно. Такого просто не может не быть. Если мы бы все знали, то, наверное, и медицина была бы уже не нужна.
Вскрытие - это после жизни. Но сама-то жизнь дарит патологии. Например, пациенту предложена операция. Надо провести гистологическое исследование. Кто смотрит гистологию?
Олег Зайратьянц: Мне даже немножко обидно, что мы начали разговор с той части нашей работы, которая занимает, (мы специально в своей Ассоциации подсчитывали) не больше десяти процентов от объема нашей работы. А 90 процентов - это прижизненная диагностика, клиническая. Это то, чем мы заняты каждый день. Для прижизненного диагноза при большинстве заболеваний не существует такого точного способа, который мог бы заменить наш патологоанатомический. Причем, слово "гистология" немножко устарело. Есть иммунногистохимия, есть молекулярная биология, генетика. И опять же законодательно все, что у человека удаляется, обязательно должно быть исследовано патологоанатомом для диагностических целей. А когда диагноз еще только устанавливается, диапазон настолько широк...
Об этом мало кто знает. Тот же, казалось бы, обычный гастрит. Он разный, и лечение принципиально разное. И основано оно на том, что во время эндоскопии берется крошечный кусочек (это совершенно безопасно) слизистой оболочки желудка. И мы, патологоанатомы, ставим точный диагноз и предлагаем схему конкретного лечения. И касается это не только гастрита, но и иных болезней. Пока мы не поставим диагноз, не дадим своего заключения, не может начинаться лечение.
Вас послушать - вы самые главные в медицине...
Олег Зайратьянц: Мы участники диагностического процесса. Раньше у нас (сейчас это менее распространено, а за рубежом развито) для решения о начале лечения, об изменении лечения был обязателен консилиум специалистов, в который входит патологоанатом или, как сейчас говорят, патолог. Время универсалов прошло.
А время стандартов?
Олег Зайратьянц: Стандарты необходимы для того, чтобы средний уровень был не ниже определенного качества. Но мы врачи, это медицина. Каждый больной индивидуален. И кроме стандарта необходимы знания, необходим индивидуальный подход к больному. Стандарты как бы фундамент.
Вы разговариваете с пациентами?
Олег Зайратьянц: Обязательно! Многие приходят за ответами на свой биопсийный материал. Их направляют лечащие врачи, когда понимают, что объяснить какие-то нюансы того, что найдено в материале, лучше специалисту, который это делает.
Приходит цветущая женщина. У нее как бы все прекрасно. А вы уже знаете: биопсия показала, что у нее рак. И вы должны ей об этом сообщить...
Олег Зайратьянц: Я никогда не позволю, чтобы пациент ушел от меня с худшим настроением, чем когда он ко мне пришел. Ушел что-то не поняв. Задача врача - лечить душу, а не только тело. Есть азы, которые мы, к несчастью, сейчас забываем за нашим технологическим процессом. Я ставлю иногда страшные диагнозы. И я говорю человеку, что нашел у него рак. Должен сказать и какая стадия. Должен сказать, что сегодня это не приговор.
А если все-таки приговор?
Олег Зайратьянц: К счастью, с каждым годом все реже.
Вы оптимист?
Олег Зайратьянц: Скорее, здоровый пессимист. У меня на столе всегда лежит мое любимое изречение, которое принадлежит великому человеку Чарльзу Буковскому: "Проблемы этого мира в том, что воспитанные люди полны сомнений, а идиоты полны уверенности". Считаю, что это жизненное кредо. Очень правильное.
И между тем... Недавно интернет шумел: в одном лечебном учреждении, чтобы быстрее получить труп из морга, брали деньги.
Олег Зайратьянц: Мы не ритуальные работники. Причем здесь врач-патологоанатом? Выдача трупов? У человека горе. Он сталкивается с людьми, которые иногда тоже в белых халатах, но не имеют отношения к патологической анатомии. Это только место совпадает иногда.
В нашей стране тело умершего выдается чаще всего из корпуса, где находится патологоанатомическое отделение с диагностическим блоком, с коллективом диагностов. Во Франции, например, структура другая. Там тело умершего из лечебного учреждения тут же передается в похоронные дома. И в похоронных домах проходит выдача тела, разговоры с персоналом. У нас традиционно все под одной крышей.
Так должны морги быть на территории больницы или нет?
Олег Зайратьянц: Создание похоронных домов - единственный и правильный вариант. При нем не возникает мучительных коллизий, этой путаницы между медицинской составляющей и составляющей ритуальной. Мы, патологоанатомы, не работаем в моргах. Патологоанатомическое отделение - это не морг. Но все непросто. Хотя есть проекты похоронных домов.
Может, вовсе неуместно говорить "морг при больнице"?
Олег Зайратьянц: Абсолютно неуместно! Морг - это трупохранилище. Словосочетание "морг при больнице" вызывает неблагоприятный эффект. И оказывает влияние на умы, к сожалению, не только обычных людей-обывателей. У патологов ответственность колоссальная. Она иногда давит. Уснуть невозможно, если вдруг начинает казаться, что ошибся с диагнозом.
Мы такие же врачи, как и терапевты, хирурги. Если врач не беспокоится о больных, ему не место в той клинической медицине, о которой мы говорим. Есть медицина теоретическая, есть медицина экспериментальная. Там можно делать великую науку. Но патологическая анатомия, патология, чем я занимаюсь, она прежде всего клиническая. Мы не имеем права на диагностическую ошибку.
А врачи других специальностей имеют право на ошибку?
Олег Зайратьянц: На мой взгляд, врачи клинических специальностей права на ошибку не имеют. Но так как все мы люди и, естественно, не всесильны, а медицина далеко еще не все знает, мы иногда ошибаемся. К сожалению, это есть и это будет. По-моему, при приеме в мединститут важнейшим должен быть экзамен по эмпатии человеческой, по способности воспринять чужую боль.
При нашей беседе молча присутствует ваша жена Татьяна Георгиевна Барсанова. Она сотрудник вашего подразделения. Такая тут семейственность?
Зайратьянц: Не вижу в этом ничего плохого: биологи в нашем деле необходимы. А Татьяна выпускница биофака МГУ. Мы познакомились еще в школьные годы, занимались вместе у репетиторов. Готовились поступать на биофак МГУ. Татьяна поступила, а я нет. Почему? Плохо знал математику. А основной экзамен там был математика. А Татьяна стала молекулярным биологом. И с тех пор работает в медицине. Занимается современной молекулярной биологической диагностикой.
У Татьяны, кстати, серьезная научная наследственность. Ее отец - человек уникальный, известнейший российский геолог. Он был деканом геологического факультета МГУ, директором минералогического музея на Ленинском проспекте. Основывал геологическую науку в ряде стран. Есть минерал по имени барсеновит. Наш сын стал патологоанатомом, заведует отделением в больнице имени Юдина. Сын - третье поколение по линии медицинской патанатомии.
Вы как главный специалист, имеющий дело с разными медицинскими учреждениями города, могли бы просветить: какие из них лучше, какие не на должном уровне?
Зайратьянц: В медицине во все времена, во всех странах не было лучших и худших учреждений. В любом учреждении были и есть лучшие и худшие специалисты...
....Лучше или хуже оказывающие услуги?
Зайратьянц: Опасная ирония! Медицина не должна, не может быть сферой услуг. Это не просто плохо! Это опасно! Кстати, называть медицину искусством тоже нельзя. Медицина - определенная, чрезвычайно важная отрасль нашей жизни.
Что-то случилось со здоровьем? Где будете лечиться?
Зайратьянц: Смотря что случилось. Есть специалисты, которых лично знаю. И как каждому человеку, естественно, хочется обратиться к нему. Хотя он может быть и не самым хорошим.
Олег Вадимович, если разрешите, под занавес. Московские патологоанатомы увидели и сказали о том, что ковид - не болезнь легких, что ковид - это еще и сосуды, это еще и очень тяжелые тромбы. После этого в клинические рекомендации вошла антитромботическая терапия, принятая ныне во всем мире...
Зайратьянц: И этим мы можем гордиться.