В Большом театре 23 июня состоится премьера сезона - "Мазепа" Чайковского
Как вам удалось преодолеть путь от веселых похождений Фигаро до кровавых мщений гетмана Мазепы?
Евгений Писарев: Изначально меня просто пугал совершенно новый для меня мир русской оперы - это абсолютно не моя ментальность. Тяжело, когда очень мало что совпадает с твоим миропониманием и темпераментом. А я очень зависимый человек от того, что делаю. И выбираю пьесы и героев, как друзей, с которыми я провожу полгода жизни. И хочу это делать с людьми легкими, ироничными, несущими радость, надежду и позитив. Может, потому что я в прошлом актер, а прошлых актеров не бывает, я не холодный режиссер - не математик. Поэтому, не думаю, что я дальше буду соглашаться на работу с таким материалом. Понимаю, что это плохая реклама, но "Мазепа" уж слишком мрачная опера, а ее тема сегодня особенно животрепещущая, предельно опасная и политизированная. К тому же в начале мне и музыка не нравилась. Казалось, что для такой брутальной и мрачной истории в ней не хватает жесткости, маскулинности. Потому что даже пытаясь быть в какие-то моменты мужественным, у Чайковского все равно лиричность и поэтичность побеждают. Эта музыка, мне кажется, особенно для сегодняшнего времени, если мы касаемся того, о чем говорится в "Мазепе", или совсем уж "сопливая", или уж какая-то несовременная по звучанию. Одним словом, все не мое.
И как же вы согласились на такое насилие над собой?
Евгений Писарев: Сдуру. Предложение гендиректора Большого театра Владимира Урина поставить "Мазепу" застало меня врасплох. Я серьезно думал отказаться. Художник Зиновий Марголин, мой постоянный соавтор, сказал, что мы просто будем погребены подо всей этой историей. Мы пытались поменять название, так как не хотелось терять работу, предложенную Большим театром. На мой взгляд, даже в не таких удачных операх Чайковского, как "Черевички" или "Чародейка", я лучше понимал, что делать… Хотя внутренне я хотел совершенно другого и, быть может, ожидал какого-то движения в сторону классической итальянской оперы Верди или Пуччини, о котором я давно мечтаю. Не "Баттерфляй", конечно, но, например, "Турандот". Жаль, что "Богему" и "Тоску" уже сделали без меня. Но и у Доницетти, и у Россини есть оперы, что мне безумно интересны. Такие, как "Дочь полка" или "Золушка", - моя мечта. Но они редко ставятся, потому что исполнить их, как должно, могут лишь единицы. Если же говорить совсем честно, то у меня в данном случае, конечно, возник азарт, появилась амбиция сделать что-то именно на Исторической сцене.
Я мог, наверное, и дальше продолжать ставить комические оперы в Большом, но скорее всего это была бы уже третья постановка на Новой сцене, а "Мазепа" - на Исторической.
И как в итоге вы подобрали свой ключ к этой опере Чайковского?
Евгений Писарев: Я рискнул убедить руководство Большого театра и своего сопостановщика дирижера Тугана Сохиева, которые, конечно, хотели иметь классическое или, скажем так, костюмно-этнографическое прочтение оперы, поиграть со временем и придать какую-то внутреннюю динамику этой истории.
За счет чего?
Евгений Писарев: Сначала меня страшило, а потом дало возможность как-то расправить крылья то обстоятельство, что рассказываю историю, происходящую в 1709 году, которую воспринимаю очень условно и декоративно. У меня нет с ней никакой личностной, человеческой связи. И, мне кажется, что за счет путешествия во времени мы побываем не только в четырех разных эпохах, но и герои этой оперы все же станут понятнее и ближе, а их поведение и наши сопереживания им будут более естественны и мотивированны. Также я понял, что есть возможность, постановочная и актерская, немного противостоять музыке, не всегда идти за ней. Иногда чуть-чуть перечить ей, но с уважением, не разрушая того, что написано композитором..
И вы не испытывали сопротивление материала?
Евгений Писарев: Не могу сказать, что я в этом контрдиалоге - "конфликте" с Чайковским, всегда одерживал верх. Безусловно, некоторое сопротивление я ощущал. Если бы у меня было больше совместных музыкальных репетиций и помощи со стороны дирижера, а Туган Сохиев, к сожалению, очень поздно присоединился к репетициям, то, полагаю, возникало бы меньше трудностей. Я ведь по своему происхождению драматический режиссер, который очень любит музыку и не мыслит без нее свои драматические спектакли, поэтому, наверное, я и попал в оперу, но если дело касается серьезных партитур, не всегда знаю, в какой степени можно настаивать на каких-то постановочных решениях.
Но сегодня общемировая режиссерская тенденция выходит за рамки своего первичного амплуа…
Евгений Писарев: Сейчас все объявляют себя великими и прекрасными. Но я кого-то застал и что-то успел посмотреть. И когда ты знаешь, что были на свете Любимов, Эфрос и Товстоногов, то надо все-таки помнить, из какого контекста ты вышел. И это не самоуничижение. Я более всего ценю в людях адекватность. Я умею делать то, что, возможно, не умеет делать в драматическом театре никто другой. У меня есть какое-то свое уникальное место, но есть люди в режиссерской профессии, которые, безусловно, стоят выше. Когда Лев Додин есть в драматическом театре или Дмитрий Черняков - в оперном, простите, мне смешно говорить о массовом величии режиссеров, потому что наш уровень мышления и разговора со зрителем, к сожалению, не соразмерим с тем, что предлагают Додин или Черняков.
А в чем, на ваш взгляд, природа этого явления?
Мне кажется, обмельчало время. Человек стал значить гораздо меньше, а машины - больше. Технологии доминируют над людьми. Человек и в театре становится просто одним из изобразительных элементов, на равных с животными, видеоконтентом и прочими подобными "приемами". Вот сейчас у меня в театре Пушкина выпускает спектакль "Костик" по чеховской "Чайке" выдающийся режиссер Дмитрий Крымов, чему я очень счастлив. Его условие - на сцене карлик, очень высокий человек и собака. Это, конечно, художественно все абсолютно оправданно. Но у меня вопрос: а можно ли сейчас сделать художественно убедительный спектакль без карликов и собак? Думаю, на такое только Додин способен. Помню, как однажды Лев Абрамович Додин сказал: "Женя, попробуй сделать спектакль без музыки, докажешь, какой ты режиссер"…
А родной театр имени Пушкина не ревнует вас к Большому?
Евгений Писарев: Ревнует, конечно, всегда. Но я считаю, что это та ревность, которая необходима. Ревнуют - будут больше ценить. Я долгое время никуда не отлучался, потому что я растил свое дитя. Сейчас уже могу себе это позволить. Но как говорил мой учитель Олег Павлович Табаков: "Уходить можно, но недалеко, и в лавке всегда чтоб кто-то сидел". Сегодня у меня все организовано, я могу уйти, но, как говорится, в пешей доступности... Поэтому я отказываюсь от любых предложений, даже крайне заманчивых, если они не в Москве. Я театр свой бросить не могу, хотя, мне кажется, что все-таки послужил и доказал ему преданность и творческое отношение. И все чаще у меня возникает ощущение, что я засиделся на одном месте: уже 11 лет. Никогда не думал, что так произойдет. Честно скажу, держат меня только ученики. Об этом же говорят и Константин Аркадьевич Райкин, у которого сейчас тяжелые времена в "Сатириконе", и Алексей Владимирович Бородин, что возглавляет Молодежный театр. Хотя должен признаться, мне очень нравится театр Пушкина своей соразмерностью человеку. По натуре я человек домашний, любящий театр-дом, театр человеческих отношений - я не очень проектный человек.
Какие у вас ощущения и предчувствия накануне премьеры в Большом?
Евгений Писарев: Перед премьерой всегда сложно прогнозировать, насколько замысел реализуется и как он будет воспринят публикой. Наверное, для одних мой спектакль будет недостаточно традиционным, а для других - недостаточно авангардным, а еще не политизированным для тех, кто этого ожидает. Но когда на репетициях ко мне подходили артисты с вопросом: "А вы за кого в этом противостоянии?" - для меня это было наивысшем комплиментом. Не хочу делать заявлений, но, работая над этой оперой, я вдруг понял, что наша жизнь постоянно соседствует с войной из-за страсти к деньгам, амбиций властолюбия некоторых людей, желающих стать наравне с Богом или даже выше Его. А я категорически против войны. И людей, которые придерживаются моей позиции, гораздо больше. Просто они, как правило, не выходят на авансцену, не рвутся к микрофонам и не митингуют на площадях. Они просто страдают от войн, потерь и испорченных на век отношений.