На Красной площади представлена "Новая античность" Николая Полисского
Российский лэнд-арт, вроде бы играючи зародившийся под Калугой - из совместной работы художников, архитекторов и местных жителей, обрел потихоньку все черты народного действа, в котором участвуют и крестьяне из соседней деревни, а не только архитекторы из далекой Москвы и дальних стран. Пока одни именовали Полисского новым народником, другие вспоминали об искусстве соучастия. Третьи - об итальянском arte povera, буквально - "бедном искусстве", мрамору и золоту противопоставившем подручные материалы и вдохновленном антибуржуазным пафосом.
Полисский с артелью "Никола-Ленивецкие промыслы" равно удачно вписывались и в выставку в павильоне России на Венецианской архитектурной биеннале, и в залы европейских музеев, и в дизайнерский проект Филиппа Старка. В Венеции Никола-Ленивецкая артель "сплела" ласточкино гнездо под крышей Щусевского павильона. Для Музея современного искусства Люксембурга (MUDAM) в разгар споров о строительстве сверхмощного ускорителя частиц построили Большой адронный коллайдер - только из дерева. Годом позже по заказу Филиппа Старка для дорогущего парижского отеля вырезали из дерева охотничьи трофеи в духе средневековья.
Это "вторжение" природной жизни в пространство города у Полисского и артели из Никола-Ленивца не выглядит фейком. Скорее, тут перевод современных понятий, будь то Адронный коллайдер или Бобур, как называют Центр Жоржа Помпиду, на язык крестьянского эпоса, то брутальный, то шутливый, то архаический, то волшебно-сказочный. Но всегда - изобретательный, лукаво-простодушный.
Вот теперь Николай Полисский добрался до Красной площади и ГУМа. В галерее "ГУМ-Red-line" открылась его выставка "Новая античность" (куратор Антон Кочуркин), где капители и колонны, сделанные из орешника, соседствуют с документальными фильмами о фестивале "Архстояние".
О том, почему ландшафт имеет значение, искусство все равно принадлежит народу, а о вечности лучше не беспокоиться, Николай Владимирович Полисский рассказывает в интервью "РГ".
Ландшафт, его величество
Вопрос "чего ландшафт желает?", по Вашему признанию, один из важнейших для художника лэнд-арта. Чего желает ландшафт ГУМа и Красной площади? Почему Вы с полей двинулись в универсальный магазин с "Новой античностью"?
Николай Полисский: Когда люди заходили в эстетический тупик, то вспоминали о древней Греции и Риме, благодаря чему появлялись искусство Возрождения или классицизм. Вот и я в качестве "пропуска" в сердце города решил использовать образы античной архитектуры. И французское искусство XVIII века, и ампир XIX века, и сталинский классицизм вышли из римской тоги.
Иначе говоря, Ваша "Новая античность" отсылает к триумфу Рима и империи?
Николай Полисский: Моя античность отсылает прежде всего к музею. В любом приличном музее обязательно есть что-то античное. Если археологи откапывают кусок мраморной колонны, они ее сразу же описывают, фотографируют, словом, музефицируют. Обломок античного мрамора превращается в артефакт. Поэтому я решил, что в пространстве галереи нужен типичный музейный объект. Обломок древней капители, колонны, скульптуры тут идеально подходит. Я решил их сделать из того, что было под руками. Под руками был орешник.
Почему Вам важно было сделать "колонну" из дерева? Это напоминание о близости античной культуры к природе? Или дерево тут вроде мостика от природы к цивилизации?
Николай Полисский: Для меня важно подчеркнуть двойную природу объекта, который принадлежит и городу, и природе.
Ваши "капители" не только музейные экспонаты, но и парковая скульптура?
Николай Полисский: Конечно. У них двойная природа. Как у кентавров. Они могут быть частью экспозиции, а могут - "руиной" в парке. Делали же англичане руины в итальянском духе в своих парках. А наша "руина" несет память также и об этом культе античности в новое время.
Если мне нужно будет привезти к себе в деревню эти объекты, то надо, чтобы они в пространство Никола-Ленивца вписались. Конечно, я дострою колонны - они будут высотой 6-8 метров. Часть "руины" может представлять разрушенный портик храма.
Бобур из ивняка на реке Угре уже строили. Очередь за Парфеноном?
Николай Полисский: Почему нет? В архитектуре XVIII века было такое направление - проектирование руин. Я попробовал к этому вернуться на новом витке, сделать на руину, которая может меняться.
Я вообще люблю руины... В них есть некая загадка. Прошлое исчезло, идеология, которая вдохновляла всю эту эстетику, ушла. А объекты остались. И люди теперь ходят и пытаются разгадать, что же это такое было? Даже у нас, когда туристы видят столбы "Границы империи", многие начинают придумывать истории. Мол, это сделали друиды или древние славяне.
Местные байки травят?
Николай Полисский: Нет, зачем? Наши гордятся тем, что сами это все сделали. Но у приезжих зрителей включается фантазия, они пытаются придумать какую-то историю. Создают сюжет собственной игры в ландшафте, в который они попали.
Не просто человек пришел, сделал селфи на фоне "Вселенского разума" и пошел дальше. Люди продолжают думать о том, что увидели. Они начинают чувствовать пространство. На мой взгляд, это ценно. Зрители становятся нашими соавторами.
Получается, что Вы работаете не только с пространством, но и с социумом. В галерейном варианте эта линия вообще исчезает?
Николай Полисский: Отчасти. Вообще-то, я считаю, что искусство должно жить в открытом пространстве, никем не охраняемое. В детстве меня поразила говорящая голова стоит посреди поля в поэме "Руслан и Людмила". Кто-то с ней дерется, кто-то разговаривает… Вот наш "Вселенский разум" отчасти про это. Стоит такая башка, и мимо нее никто не проходит. Рассуждают, пытаются узнать, что это такое... Ломают голову, зачем тут эта штука и откуда она взялась, забираются наверх…
Народное искусство лэнд-арта
Кроме отношений с публикой, есть еще работа с местным сообществом. Раньше она могла выглядеть как игра или спонтанное действие: а слепим-ка мы десятки снеговиков. Но артель - это профессиональная работа людей, которым надо зарабатывать на жизнь. Как изменились отношения местных жителей с искусством, с Вами?
Николай Полисский: Со мной отношения вряд ли как-то изменились. У людей появились новые возможности. Художников в процентном отношении немного. Как, наверное, и в любом обществе. Есть несколько человек, которые любят что-то придумывать. Дима Мозгунов, например, придумывает народные промыслы. У него, кстати, не очень много помощников. Но, в целом, крестьяне не склонны только искусством заниматься. Они больше любят практические вещи. Кто-то много занимается стройкой, восстановлением старого здания сельмага, который мы превратили в скульптуру. Кто-то помогает принимать гостей, обустраивает территорию. Кто-то сделал кафе для приезжающих. А надо еще на огородах работать, и свои дома обихаживать.
Художников много не стало. Но искусство у нас стало, если так можно сказать, деревнеобразующим предприятием. Раньше это был колхоз, а сейчас это арт-колхоз.
Деревня, которая специализируется на современном искусстве?
Николай Полисский: Нет. Деревня должна жить своей жизнью. Просто у нас такое народное предприятие. Как я шучу, партизанский отряд. Заказчиком искусства "в полях" являются в конечном итоге зрители. Приезжают люди, покупают билеты, снимают жилье, заходят в магазин, иногда - в кафе. Да, это очень скромные деньги. Но они поддерживают местных жителей.
Мне даже хотелось, чтобы у нас побольше занимались сельским хозяйством. Работа на земле делает землю красивой. Мы все равно косим - для красоты. А если бы еще были и коровы, которые бы ели это сено, было бы совсем здорово. Но с этим у нас не очень.
Кроме радостей сельской свободы, "новая античность" заставляет вспомнить и русский ампир, дворянские усадьбы, а скромный орешник, из которого "собираются" античные портики, - проект "Русское бедное". Насколько важны были для Вас эти рифмы?
Николай Полисский: В проекте "Русское бедное" я участвовал. Как раз благодаря непафосному простому материалу, который использую в работах.
С русскими усадьбами - немножко другое. Хотя у меня в деревне дом с колоннами построен, и усадьбы разрушенные мне жалко, но я не реставратор. Я не про это. Мне скорее интересно создание… Никола-Ленивецкого ордера. Как был ионический, дорический и коринфский архитектурный ордер, так и наш может быть. Интересно же, когда рождается новое.
Тема самобытности для Вас важна?
Николай Полисский: Абсолютно важна. На мой взгляд, есть смысл делать проекты в Никола-Ленивце, когда художники создают искусство, которое будет жить здесь. Искусство, которое здесь - дома. В противном случае мы потеряем свое лицо. Все будет, как на любой выставке. Один и тот же набор художников. Похожие работы. А если вспомнить, что сегодня проекты современного искусства вписываются в пространство огромных парковых территорий, где создается туристическая инфраструктура, то мы получаем проекты "на местности", которые отличаются только названием местности.
При всеобщей унификации мы интересны друг другу своей самобытностью. В искусстве было все. Не было только тебя. Не было такого места... И отказываться от этого, по-моему, очень неправильно.
Получается, что самобытность - это люди?
Николай Полисский: Наверное. Я очень ценю, что у нас все местные ключевые должности занимают люди, которые с детства тут живут. Они все знают. Их все знают. Это очень рационально, эффективно.
Но когда Вы делали свои проекты в других странах, Вы же для них были чужаком. Как вы со своим калужским самоваром в чужой самобытный монастырь вписывались? Вы для приглашающей стороны были интернациональным художником лэнд-арта или ходячей русской экзотикой?
Николай Полисский: В 2017 Ясаке (Нагано), где я собрался делать "Бамбуковые волны", со мной на встречу пришли японские старики. Они все знают про бамбук, как с ним работать, и мне они все объясняли. Конечно, вначале отнеслись ко мне с подозрением, как крестьяне обычно относятся к чужим. Но когда они поняли, что я вовсе не хочу им навязывать что-то чужеродное, а действительно пытаюсь понять этот материал, что-то новое в него вдохнуть, они стали со мной работать, подсказывать. У нас получилась вполне японская вещь.
В 2002 году, во Франции, когда я попросил ивовые прутья, в результате путаницы с переводом нам привезли виноградную лозу. Я просто онемел от счастья, когда увидел прекрасный неожиданный материал, с которым местные художники почему-то не работают. Так, в городке Ди на юге Франции потянулась к небу колонна из виноградной лозы. Я пытаюсь раствориться в той природе, в тех условиях, в которых оказываюсь, и ничего при этом не теряю как художник.
Иначе говоря, Вы легко перенимаете чужой опыт?
Николай Полисский: Скорее, сотрудничество с местными сообществами - естественная часть моей работы. Если меня куда-то приглашают, то, конечно, приглашают русского художника. Я пытаюсь честно выслушать людей, которые меня позвали, потому что они лучше знают и свою землю, и свой материал, и то, что им нужно. Ты их выслушиваешь, а потом все равно придумываешь все сам. Но без помощи людей, которые тебе помогают, предлагают какие идеи, изменения, ничего не получится. Это совместная работа.
Можно считать это народной крестьянской философией. Но я, например, хочу со всеми дружить, жить на единой планете и со всеми общаться. И я - да -считаю, что искусство должно принадлежать народу. Просто не в том смысле, как это понимали коммунисты. А с поправкой на современность, на тот жизненный опыт, который я имею.
Под небом голубым
Вы работаете с пространством. Время для Вас менее важно? Снеговики тают, зиккурат из сена растаскивают...
Николай Полисский: Мне кажется, что это естественный процесс. Раньше художники были никому неизвестны. Разве мы знаем, кто в Египте сфинкса сделал? От античности остались редкие имена. А потом художники поняли, что искусство вечно. Особенно то, которое в музеях остается. И захотелось быть к вечности поближе.
Но вечность у нас совета не спрашивает. Бессмысленно колотить мрамор: не факт, что работы будут жить долго, если ты не Микеланджело и не Роден. Желание художников сделать что-то из вечного материала и остаться в веках по-человечески понятно, но материал оказывается порой ценнее работы. Лучше уж сделать временные вещи и остаться, может быть, в каких-то байках, мифах. Но лучше об этом не думать. Во всяком случае я стараюсь об этом не думать, потому что это наказуемые вещи.
