Швыдкой: Богдан Ступка был действительно выдающимся сыном своей страны
Он был блистателен на украинских подмостках и в украинских фильмах и не менее велик в российском кинематографе в советские и постсоветские времена. В этих превосходной степени словах нет преувеличения, которыми обычно пользуются в юбилейных или прощальных речах. Богдан Ступка был действительно выдающимся сыном своей страны, украинским патриотом и гениальным - по гамбургскому счету, по мировым меркам - артистом.
И одновременно он жил в пространстве русской культуры не как чужестранец, а как изначально укорененный в ней художник, ощущающий не только различие, но и глубинную близость двух родственных народов. Он создал множество сценических образов в классическом украинском и русском репертуаре - от Мыколы Задорожного в "Украденном счастье" Ивана Франко до Ивана Петровича Войницкого в "Дяде Ване" А. П. Чехова, сыграл более сотни ролей в кинематографе, безупречно владея всеми оттенками, всей глубиной украинского и русского языков.
Он остро чувствовал, как меняется пластика, эмоциональный строй человека в зависимости от того, на каком языке он говорит. Львовянин, тонко понимающий нюансы речи своих земляков, он замечательно раскрывал все многообразие украинского языка, откликающегося на соседние культуры - австрийскую, польскую и, конечно же, родственную русскую, в которой украинская почва прорастала до небес в высокой классике литературных гениев.
Нередко в дружеском застолье просил его почитать "Энеиду" Ивана Петровича Котляревского: "Еней був парубок моторный/I хлопец хоть куди козак,/Удавьсь за всеэ зле проворный,/ Завзятiший од всiх бурлак..." В его чтении эта поэма приобретала тот объем, который раскрывался не сразу даже для таких внимательных читателей, как Тарас Григорьевич Шевченко и Пантелеймон Александрович Кулиш. В 1861 году П. Кулиш, создатель "кулишовки", ранней версии украинского алфавита, и основной переводчик полного издания Библии на украинский язык, назвал Котляревского выразителем "антинародных образцов вкуса", который в своей "Энеиде" "поиздевался над украинской народностью", предъявив миру "все, что только могли найти паны карикатурного, смешного и нелепого в худших образчиках простолюдина".
Но в 1882-м создатель "кулишовки", вновь вернувшись к поэме Котляревского, кардинально пересмотрел свои взгляды: "Он (Котляревский. - М.Ш.), покорившись неизведанному велению народного духа, был только орудием украинского сознания". Схожая эволюция в отношении Котляревского и его "Энеиды" произошла и с Т. Шевченко, который поначалу назвал ее "смеховиною в московской манере", а много позже - "недооцененной книгой". Богдан Ступка вслед за автором покорялся "неизведанному велению народного духа", в котором высокое и низкое сплетались воедино, народная почва воспаряла до народной судьбы. "Образец кабацкой украинской беседы" (еще одно из язвительных замечаний П. Кулиша в адрес литературной стилистики Котляревского) обретало черты народного эпоса.
Богдан остро чувствовал праздничный гротеск национальной украинской жизни. Ему было свойственно гоголевское переживание избыточного плотского земного рая и одновременно ощущение мистики, тайны, которая скрывается за видимой беспечностью бытия. Именно поэтому уже в зрелом возрасте он заново открыл для себя философскую прозу и басни Григория Сковороды, извлекая в них ту мудрость, которая была нужна ему как человеку и актеру. Он любил повторять вслед за великим украинским философом: "Люди живут чувствами, а для чувств безразлично, кто прав". Такое понимание человеческой природы позволяло ему безбоязненно прикасаться к характерам, которые вызывали, мягко говоря, неоднозначную историко-политическую оценку и на Украине, и в России, будь то украинский националист Орест в фильме Юрия Ильенко "Белая птица с черной отметиной", Иван Блинов, решивший выбрать "третий путь" в трагедии Великой Отечественной войны (за эту роль в картине Дмитрия Месхиева "Свои" он был номинирован на премию Европейской киноакадемии) или гетман Мазепа (киноэпос Юрия Ильенко).
К счастью, история с фильмом "Молитва о гетмане Мазепе" не стала роковой для нашей дружбы. Мы оба были министрами культуры - каждый в своей стране. Богдан рассказал мне, что хочет создать образ этого противоречивого человека, который в русской истории живет с клеймом предателя, а для многих украинцев является героем, - для актера такого масштаба, как он, это была интересная творческая задача, и я понимал его. Но все же Министерство культуры России не выдало картине прокатного удостоверения для показа на территории нашей страны из-за того, что Петр I и русская армия были изображены злодеями, которые огнем и мечом сеют хаос на земле Запорожской Сечи. Это был тяжелый момент в истории наших отношений. Но, как писал когда-то Анатолий Алексин, "дружба дороже истины". После "Мазепы" Богдан еще десять лет, до самой смерти работал в российском кинематографе. Это было время невероятной творческой активности - "Свои", "Водитель для Веры", "Тарас Бульба", всего и не счесть. Режиссеры добивались его участия в своих картинах, и он не отказывался, словно знал, что жить ему осталось недолго.
В финале спектакля "Тевье-Тевль", который по пьесе Григория Горина поставил Сергей Данченко, бессменный друг и товарищ Богдана по театральному бытию Тевье-Ступка уходил в бесконечное небесное пространство по Млечному Пути. Уходил в причудливом танце, превращаясь в яркую звезду, которая и поныне освещает нашу жизнь. И как бы хотелось до моего ухода хотя бы раз поклониться его могиле...