Я, получается, не специалист, не критик - просто читатель. И у меня есть одно преимущество перед знатоками: взгляд мой абсолютно свеж, не замутнен прошлым опытом.
Первое ощущение - простите за мой французский - обалдение от абсолютной и невероятной творческой свободы. Цитата: "Есть расчетная формула - если соединить в нейросеть очень-очень много трешек, несколько десятков тысяч, можно получить тридцатку. Крэпофоны не отслеживают, потому что они специально на этот случай залочены. Сеть на них не собрать. Но в Азии можно купить серые, разлоченные".
Роман Пелевина, повествующий о далеком (а может, и не очень далеком) будущем, когда миром будут править живые мозги, хранящиеся в банках в специальном хранилище, требует не простого легкого чтения, а постоянной расшифровки. Пелевин с легкостью повара, колдующего над салатом, смешивает старые и придуманные им слова (смысл которых не всегда объясняет), чтобы получилось весьма таинственное и притягательное блюдо.
И тут надо непременно сказать вот о чем. Может быть, от того, что рухнула империя, возможно, по каким-то иным, неясным причинам, мы стали свидетелями того, как в искусстве рушатся привычные каноны, заменяясь неведомым. Тому, что казалось незыблемым в эстраде, в театре, в кино, на смену приходит то, что у людей моего поколения вызывает отторжение, а у молодых - восторг.
Мы знали, что песня - это когда есть красивая (читай: душевная) мелодия и простые слова. Песня - это то, что можно петь, сидя за столом. Что мы видим (слышим) сейчас?
Мы знали, что театр - это живая жизнь человеческого духа. К этому стремились режиссеры, на чьих спектаклях мы росли. Сегодня эти слова Станиславского воспринимаются в лучшем случае как отстой, в худшем - как оскорбление.
А кино? Надо ли много писать о том, как оно изменилось?
Не могу разделить раздражения своих ровесников (плюс-минус 20 лет) по этому поводу. Когда в искусстве происходят какие-то процессы, нелепо беситься по их поводу, потому что они все равно будут происходить. Крах империи означает, помимо прочего, возникновение нового слушателя или читателя. А тут еще наступление по всем фронтам эпохи гаджетов, которая - хотим мы того или нет - формирует нового человека, то есть нового читателя и слушателя.
Понятно, что литература не могла пройти мимо всех этих процессов. Роман Виктора Пелевина уничтожает привычные каноны. Для постоянных читателей современного классика - это, наверное, явление привычное, для меня - новое. В "Transhumanism inc." нет ничего, что для моих ровесников превращает текст в роман: нет сюжета в привычном понимании; нет героев, за приключениями которых ты бы следил на протяжении 600 страниц текста; нет практически любовных перипетий (хотя любовь и есть, но она странна и столь же фантастична, сколь и фрагментарна)... Более того, в своих экспериментах Пелевин пересекает, кажется, уже последнюю границу: он иногда употребляет новые слова, вовсе не объясняя их смысла.
Короче: нет ничего, что с привычной точки зрения должно входить в понятие "роман".
А книга, между тем, на мой взгляд, замечательна. Что делает Пелевин такого, чего не мало кто, а никто, кроме него, не умеет? Он создает непонятный и таинственный мир будущего и втягивает в него читателя. Таким образом, роман написан так, что главным героем становится читатель: ты постоянно пытаешься разобраться и в происходящем, и в себе самом. Не некий Одиссей или Гарри Поттер совершает путешествие в неведомом мире, но ты сам, читатель, становишься Одиссеем или Гарри Поттером. Ты - не наблюдатель чужих путешествий, а участник собственного приключения.
И дело не в том, что Пелевин пишет так, что ты невероятно сочувствуешь персонажам и за счет этого переживания словно живешь в романе. Это подход замечательный, мною (как и миллионами других) любимый, но не пелевинский. Я бы позволил себе сказать, что роман Пелевина - это некий одухотворенный кроссворд. Разгадывание кроссворда - это ведь участие в нем, не так ли?
Для создателя кроссвордов Пелевин слишком хорошо пишет. Например, описание любви двух котов (которые потом оказываются людьми) - это абсолютный шедевр прозы. Нет-нет да и переходит Пелевин в привычный писательский стиль, как бы улыбаясь: я так тоже могу. В свой "салат" Пелевин добавляет все что угодно: и поразительную иронию, и нотки трагизма, и лирику... У него в арсенале есть все.
Но для привычного писателя Пелевин слишком непривычен. И законы литературы для него слишком незаконны. Чтение его романа требует не оценки, а участия. Он не предоставляет читателю привычного диванного комфорта, но требует непременного, если угодно - логичного участия.
Мой ли писатель Пелевин? Нет, не мой. На обложке романа есть высокомерная надпись: 16+. То есть взрослые решают, что это не для детей. Читая книгу я подумал: а не ставить ли надпись 40-? То есть роман для молодых?
Принять Пелевина своей читательской душой - не могу. Но и не восхищаться его невероятным и, что важно, новым талантом - тоже невозможно.
Пелевин - безусловное и уникальное явление. А явление - это то, что нужно знать всем. Принимать или нет - вопрос иной, личный.