Фоссе - самый известный из современных норвежских писателей, дважды номинированный на Нобелевскую премию по литературе. Его сравнивают с Ибсеном и причисляют к живым классикам. Пьесы Фоссе ставили ведущие деятели европейской сцены, несколько спектаклей по его текстам было создано и в России. По словам Федорова, этот автор дает "объемный срез жизни", "свободу для поиска и для разговора".
Внешне спектакль неброский, да и как ему быть иным: безработные горожане слоняются вечерами по улицам самого обыкновенного городка и заводят случайные знакомства. Льет дождь, под крышу на остановке прячутся подвыпивший Фредрик, странноватый Арвид, собиратель пустых бутылок, и зажатая Агнес… Фредрик и Агнес решают быть вместе, заходят погреться в церковь, снимают жилье и вскоре узнают, что станут родителями. С Арвидом они больше не общаются, но он вечно где-то рядом со своими бутылками - дует в горлышко, производя тревожный и зовущий звук. Беременность трудная. Шансов выжить у ребенка, как говорят врачи, почти нет.
Незамысловатая коллизия разворачивается буквально на пустом месте: кроме остановочного павильона и блоков пола в новой квартире, вокруг героев нет ровным счетом ничего. Вся обстановка - мираж, созданный усилиями художников (свет - Игорь Фомин, видеопроекции - Алексей Бычков): кружево листвы, тишина кирхи, планировка комнат в доме и коридоров в больнице. Диалоги персонажей - малозначительные, обрывочные, иногда сведенные к обмену междометиями.
Усилиями актеров эта пустота наполняется, благо мастерства труппе Камерного не занимать. Тамара Цыганова и Наталья Шевченко сочинили своим героиням второго плана целые судьбы. Андрей Новиков сделал Арвида главной загадкой спектакля - не то злой гений и отец погибшего младенца, не то глубоко законспирированный ангел-хранитель, ведущий своих инфантильных протеже прочь от разложения и безответственности. Центральные фигуры у Яны Кузиной и Михаила Гостева - поначалу подобные тем самым порожним бутылкам, кочующим из одной сцены в другую, - постепенно обретают содержание и вес.
Дефицит действия компенсируют скетчи - вызывая хохот в разгар тех эпизодов, которые грозят настроить публику на чересчур сентиментальный лад. Слезы сострадания подошли бы для бытовой драмы, а Федоров, как кажется, ставил "Ребенка" как драму метафизическую. По сути, она завершается молчанием Фредрика и Арвида на баскетбольной площадке. Но тут режиссер, не удержавшись, делает комичный постскриптум, который, с одной стороны, добавляет концовке иронии, а с другой - сужает тему. Героев пьесы сменяют радостные танцоры - кружатся с пупсами в руках и рожают, рожают, рожают… Самая нежная часть публики воспринимает это как хэппи-энд.