Почему в Театре Наций обвалился потолок

Жизнь маленькой семьи простого сословия: слесарь Юра, дворничиха Аня и одиннадцатилетняя их дочь Ксеня, выписана легкими точными штрихами. Обычный вечер, закончившийся попойкой, домашний скандал с вызовом милиции, арест, суд и приговор: год заключения, смысла и логики которого не понимает никто. Разразившаяся над людьми беда, из которой нет возврата к прошлому. Вот эта мысль о нелогичности, случайности сцепок событий и действий и необратимости крушения и кажется одним из возможных ответов на вопрос, чем резонирует в современном сознании драматургия полувековой давности.

Камерная история на камерной сцене начинается уборкой в доме - герои, пока безымянные, моют швабрами сцену. Текст прочитывается весь, с подробными лирическими шпаликовскими ремарками. Брусникина известна своей чуткостью к слову и умением работать с ним. Ее актеры не иллюстрируют текст буквально, а как будто легко аранжируют его для сцены, графически намечают характеры и линии их взаимодействия. Оттого постановка обретает легкость, выразительность и сдержанность.

Трое, которых затягивает в воронку событий, и участники частной катастрофы - дед, соседи, коллеги, милиция, случайные прохожие. Дарья Калмыкова и Александра Урсуляк, уже состоявшиеся в профессии, играют дуэт матери и дочери, а Дарья Ворохобко - из младшего поколения брусникинцев, все остальные женские роли. Артем Быстров - Юра, глава семьи; Рустам Ахмадеев и Артем Тульчинский - череда мужских образов.

У каждого из них игра - это сложное, мерцающее соединение и разъединение со своим героем, и вживание в его личность, и дистанция с нею из дня сегодняшнего. Сейчас сложно представить жизнь почти без частного пространства, когда соседи включены в скандалы и праздники, когда продавщицу просят напомнить что-то мужу, а соседку - отправить дочку в интернат. Да и сам интернат при живых родителях нынче нонсенс. И такие самостоятельные, отчаянные дети, как Ксеня, способные прорваться сквозь тюремные ворота или уехать в другой город к деду, тоже уже в прошлом.

Недаром и на сцене пространство текуче, изменчиво, неопределимо, где кончается дом и начинается внешний мир. Коммунальная семейственность, приводящая на память строку Бориса Рыжего: "Как хорошо мы плохо жили".

А главное осталось не тронуто временем - человеческие чувства и отношения. Ксеня Александры Урсуляк в куцем красном пальтишке и белой шапке куполом с ее отчаянной, беззаветной любовью к отцу, с яростью и беззащитной тягой, чередующимися в ее отношении к матери, - болевой центр спектакля.

Дарья Калмыкова, энергичная, уверенная, победоносная в начале и растерянная, сломанная своей виной, согнувшаяся, словно от удара в живот, от одиночества и боли в финале. Юра у Артема Быстрова - красавец-парень с золотыми руками, неистовой и щедрой душой, требующий счастья всему человечеству и способный сбежать из заключения, чтобы на Новый год увидеть дочь. Как эти любящие, честные, хорошие люди вдруг глупо и непоправимо смогли разметать свою семью и дом.

За каждым героем встает больше, чем непосредственно сценическое его бытие - как судьба деда Ксени, прекрасно сыгранного Рустамом Ахмадеевым, когда он слушает в ресторане песню "Катюша", и неназванная война входит в сюжет. Как в сцене тюремного свидания мужа и жены, когда они несколько секунд молча смотрят друг на друга, прежде чем он отшвырнет стол и уйдет, - и в эти секунды вся невысказанная их любовь стоит на сцене третьим и главным действующим лицом. Как миниатюрные характерные зарисовки Дарьи Ворохобко, по которым очевидно, как ее торговка пивом влюблена в Юру, или как соседка Валя, модница и скопидомка, из-за которой и начался скандал, сочувствует Ане и неловко пытается если не исправить, то чем-то помочь.

"Мама, - спросила Ксеня, когда они пошли дальше. - А чтобы пиво продавать, где учатся? - В университете, - сказала Аня. - В МГУ, где же еще?"

Нет злодеев, все обычные люди, хорошие, только жизнь почему-то чернеет и сжимается, как сгоревший листок. Марина Брусникина показывает героев зрителю, словно на экране, чередуя планы, позволяя то сопереживать им, то иронически дистанцироваться; жанр колеблется от мелодрамы до бытовой зарисовки, от ностальгической комедии до притчи.

Спектакль обманчиво прост, его темы ускользают от окончательной фиксации. И в этом - созвучность режиссерского языка с типом шпаликовского художественного сознания, будто бы простого и ясного, на деле - глубокого, волнующе живого и абсолютно современного.