Каким будет "Лоэнгрин", которого в Большом театре ставит канадец Франсуа Жирар
Господин Жирар, какие эмоции в вас вызывает работа в Большом театре?
Франсуа Жирар: Я очень горжусь. Хотя я уже немного привык к Вагнеру, потому что уже четвертый раз ставлю его оперы. Но меня невероятно впечатляет работа в Большом театре - это абсолютно грандиозное место, целый мир…
То обстоятельство, что "Лоэнгрин" - совместная постановка Большого театра и Метрополитен-оперы, отразилось на вашей концепции?
Франсуа Жирар: Безусловно, я не могу игнорировать данное обстоятельство. И можно говорить о самых разных культурных различиях между Нью-Йорком и Москвой, особенно сейчас, когда разница в политических взглядах стран столь очевидна. Но разговор на языке музыки - мост между народами, даже во время холодной войны музыка связывала людей. Музыка - это страна без границ. И моя работа в Большом театре - еще одна демонстрация этого факта.
Но сегодня не только политика, и иные вещи значимо влияют на жизнь театра. Например, теперь в Метрополитен-опере появился пост директора по этническому разнообразию. Его заняла бывший помощник окружного прокурора афроамериканка Марсия Линн Селлс. В ее обязанности входит обеспечение разнообразия, равноправия и инклюзивности в процессе работы с сотрудниками и аудиторией. А лондонский театр нанял режиссера Иту О'Брайен в качестве координатора интимных отношений для "сексуальных" сцен в спектаклях…
Франсуа Жирар: Да, я знаю об этом. Такая моральная волна возникла в Америке, а теперь докатилась и до Европы. Но не хотел бы это сейчас комментировать. У меня лично подобных проблем и никаких столкновений пока не было. И, наверное, я недостаточно компетентен в данном вопросе. Но это не только проблема оперного театра. Это тема и проблема всего сообщества.
А личность Вагнера влияет, по-вашему, на его оперы?
Франсуа Жирар: Вагнер - неоднозначный человек. Но на самом деле мы знаем его очень плохо, потому что вокруг него много всего, так сказать, накручено. Ведь оттого, что Гитлер так пользовался Вагнером, нельзя сказать, что Вагнер придумал геноцид. И это все-таки надо разделять. Вагнер принадлежал своему времени. Если хочешь судить его, нужно, конечно, тогда переноситься в его время - нашу сегодняшнюю мораль невозможно просто применить к той эпохе. Вагнер действительно был очень вовлечен в свое время и в политику, но провел много лет в изоляции. Он "Лоэнгрина" писал, когда была прусская доминанта и он находился сам в изгнании, поскольку участвовал в восстании... Лист первый раз исполнял "Лоэнгрина", а Вагнер даже не мог лично присутствовать на исполнении в течение одиннадцати лет. Можно, конечно, критически относиться к нему как к человеку. Но как художник в своей поэзии и музыкальности он все равно исключительный.
А какова главная тема вашей постановки "Лоэнгрина"?
Франсуа Жирар: Достаточно трудно как-то резюмировать Вагнера. Он крайне трудный автор, чтобы заключить его в какую-то одну "коробочку". Вагнер, его гений как раз в том и заключается, на мой взгляд, что он отвергает простые объяснения и быстрое такое поглощение, восприятие и уж тем более понимание. В вагнеровских операх сосуществует множество архетипов. А тут все, конечно, начинается с Лоэнгрина, который, как известно, сын Парсифаля… У Вагнера также всегда есть какая-то двойственность. И когда я с драматургом Сержем Ламотом (с ним мы и сейчас работаем над "Лоэнгрином") ставил "Парсифаля", которого часто называют христианским произведением, мы очень много ввели в спектакль буддистских элементов. Вагнер жил в то время, когда ориентализм тоже был активным.
Но если как-то все-таки упрощать главную тему спектакля, то это, наверное, борьба, дуэль между христианством и язычеством. Но есть и другие слои, которые, я тоже надеюсь, будут видны. Например, мне кажется, в этом повествовании есть что-то очень шекспировское: Ортруда - она немножко по натуре Яго. Ортруда хочет всеми манипулировать в макиавеллевском смысле и ради этой цели вводит людей в очень разные состояния и влияет на их судьбы… Я подобно археологу копаюсь и в музыке, и тексте, дабы отыскать что-то самое яркое и, быть может, неожиданное.
С Сержем Ламотом я на годы погружаюсь во всевозможные материалы, потом Серж пишет драматургическое эссе, после чего мы уже всей постановочной командой начинаем конструировать спектакль. А, наверное, точнее будет сказать, стараемся разбудить огромного слона и чувствуем себя этакими дрессировщиками. И потом все уже зависит только от зрителя: насколько он может почувствовать нашу работу и хочет глубоко проникнуть в суть. Но я этот выбор за публику делать не хочу.
"Цирк дю Солей", кино, опера - как выдерживает ваше режиссерское "я" такие трансформации?
Франсуа Жирар: Первоначально было непросто. Я начал в кино. Фильм может жить вечно. Сегодня смотрят фильмы, которые я сделал и пятнадцать лет назад… Когда я начал заниматься театром, я не мог представить себе, что после последнего спектакля спектакль больше не будут играть никогда! Для меня это казалось какой-то несправедливостью и было шоком. Сейчас я уже стал другим и понимаю, что если в таких огромных театрах, как Метрополитен-опера или Большой, спектакль продержится в афише несколько лет, то это будет прекрасно.
А что касается Cirque du Soleil, то там я провел самые потрясающие годы! Трудно объяснить феноменальный успех Cirque du Soleil, но есть подлинное видение театра у Франко Драгоне, который начал с Ги Лалиберте. Мне кажется, что во многом этот успех зависит именно от личностных качеств Ги, который вместе с Франко создал особый театр, очень красивый и чистый. Люди, с которыми я встречался в Cirque du Soleil, они действительно любят художника, режиссера по-настоящему. Я сделал две постановки - ZED для Токио и Zarkana, что показывали и в США, и в Европе, в том числе в Москве на сцене Кремлевского дворца. Это были самые счастливые годы моей работы!
А чем вы займетесь после Вагнера?
Франсуа Жирар: Трудно сказать. Обычно я люблю чередовать работу в опере со съемками фильма. Но из-за ковида все замыслы и планы сегодня похожи на мираж. Наша жизнь утратила даже минимальную предсказуемость, и это ужасно. Но мне бы очень хотелось вернуться в Россию в качестве путешественника, потому что единственный маршрут, который я успел освоить за шесть недель работы над "Лоэнгрином", это отель - Большой театр и обратно. И в Большой театр я тоже хочу вернуться, может быть, для того, чтобы поставить именно русскую оперу. Ведь мой путь в оперном театре начинался с постановки "Царя Эдипа" Стравинского. Я очень люблю русский репертуар. Люблю Прокофьева, Шостаковича, Рахманинова.
