Петербургский театр показал москвичам, как нельзя ставить мюзикл

Не припомню другого спектакля, где теоретически разумные выкладки постановщика столь наглядно привели бы к разрушению его стиля, структуры, даже обусловленного жанром смысла. Показанная в рамках "Золотой маски" "Моя прекрасная леди" - прославленный мюзикл Фредерика Лоу - словно каталог профессиональных просчетов режиссера-интерпретатора. Здесь мимо цели пролетело все: либретто, музыка, сценография, костюмы, свет, жанр - обидный прокол одного из лучших музыкальных театров страны.

Напомню: в основе либретто Алана Джей Лернера - комедия Бернарда Шоу "Пигмалион" о цветочнице Элизе, которую профессор Хиггинс на спор взялся обучить правильному произношению и светским манерам, после чего в Золушке проявились черты Принцессы и она не только победила в споре, но и влюбила в себя всех окружающих. Доверившись эмоциональному воздействию музыки, автор расчистил для нее простор, ей передав и колоритность характеров, и парадоксы прозрения, и психологическую подоплеку сюжета - непостижимыми путями язык музыкального действа способен все это выразить полнее и глубже текстов. Возникла конструкция, сбалансированная столь идеально, что ни прибавить, ни убавить - абсолютный шедевр.

Санкт-Петербургский театр музыкальной комедии пригласил на постановку Григория Дитятковского - мастера опытного, лауреата "Золотой маски". Но он пришел из драмы и, как часто бывает, уже в режиссерской концепции выказал непонимание нового для него жанра. В качестве актуальной темы спектакля он предложил наше небрежение чистотой языка, а главным персонажем назначил уже не Элизу, преподающую профессору урок жизни, а Хиггинса, увлеченного звукописью мировых языков. И оснастил его роль не только восстановленными текстами из Бернарда Шоу, но и строфами из умозрительной, в совсем иные дебри уводящей поэмы-трактата Андрея Белого "Глоссолалия", не ощутив ее чужеродность бравурной и чувственной стихии мюзикла. Конструкцию сразу перекосило, она затрещала под тяжестью неумеренно разросшихся диалогов и патетических монологов, спектакль утратил легкость и длится 3,5 часа.

Музыкальные спектакли не нужно "спасать" - лучше научиться их творить по законам жанра

И это как карточный домик: одно потянуло другое. Затея вернуть акцент на драматургию не могла осуществиться просто потому, что актеры музыкального театра безупречно владеют совсем другим языком - музыкальным, играть психологическую драму они не готовы. Хиггинс (Владимир Садков) и Пикеринг (Владимир Ярош) громогласны, суетливы, но лишены сформированных характеров, много комикуют и не воплощают текст в живые диалоги, а его декламируют с расчетом на галерку. Еще сложнее с Элизой: в оригинале ей дарованы арии оперного качества, они должны остаться в памяти зрителей и от исполнительницы требуют серьезных вокальных ресурсов. Таких ресурсов Вера Свешникова в гастрольный вечер не явила, и лучшие хиты мюзикла прозвучали без победительного блеска. В первых сценах ее выговор кокни сведен к беспрерывным шипящим, отчего речь стала совсем неразборчивой. Образ оказался лишенным обаяния, присущего отточенному актерскому мастерству, и даже финальное преображение Элизы не выглядит убедительным: гадкий утенок не стал лебедем. В результате единственным ярким персонажем огромного спектакля стал Альфред Дулиттл, которого с привычной опереточному комику удалью играет Павел Григорьев.

Сценография Владимира Фирера явно вышла в бой с "мюзикловыми штампами" и лишила шоу фирменной зрелищности - все свела к стульям и панелям, на которые проецируются силуэты актеров, в ключевых эпизодах превратив сцену в теневой театр. Сначала остроумная игра ракурсами и крупностями планов забавляет, потом прием становится исчерпанным, уже не имеющим смысла. Неорганичная жанру скромность действа усугубляется преимущественно черно-белой гаммой: даже пестрая толпа лондонских кокни одета в черное, исключение сделано для экономки миссис Пирс, бордового Хиггинса и полковника Пикеринга в защитных тонах. Сияние "высшего света" обозначено люстрой, беспрестанно курсирующей между сценой и колосниками - костюмы не сражают фантазией и выглядят как из подбора. Зрелище производит впечатление бедного, хаотичного и плохо продуманного, когда уже не понимаешь, мелькнувшая на заднике тень или неряшливо исполненный хореографический номер - это накладка или так задумано? Спектакль необъяснимый для театра столь высокой репутации; иной раз казалось, что ты ошибся дверью и смотришь игру любительской труппы, - настолько вразброд, вне ансамбля существуют в нем актеры.

Проблема режиссуры в музыкальных театрах не нова: хорошо зарекомендовавших себя постановщиков дефицитных жанров можно пересчитать по пальцам. Известна вивисекция, учиненная в Перми над оперой "Кармен", да и мировая практика полна скандальных версий, когда режиссер не союзник автора, а его антагонист, разрушитель шедевров. Ясно, что новатор в драме может оказаться профнепригодным в опере или мюзикле - просто в силу отсутствия музыкального слуха. Обращения театров к собратьям по смежным искусствам неизбежны, но успех ждет лишь тех отважных, кто придет на музыкальную сцену не спасителем, а любознательным учеником, принявшим новый вызов с интересом и надеждой.