В Инженерном корпусе Третьяковки проходит выставка "Лики модерна"
Пленительность фантазийных руин определяется и тем, что они принадлежат сфере воображаемого. Они род декораций, которые позволяют зрителю ощущать себя героем, наслаждаясь безопасным расстоянием от исторической трагедии, будь то извержение Везувия или нашествие гуннов на Рим... Но если XVIII век особенно оценил жанр пейзажей с руинами после Французской революции и наполеоновских войн, то пассеизм русского Серебряного века, кажется, был лишен ярких трагических оттенков. Он был театрального свойства. Трагедия Врубеля прочитывалась как часть экзистенциальной драмы человека. Его живопись отсылала к литературным и оперным сюжетам, но не к реалиям истории. Панно "Принцесса Грёза" и "Микула Селянинович", принесшие ему славу, предлагали вспомнить пьесу Ростана и русские былины. С этих двух панно для XVI Всероссийской промышленной и художественной выставки 1896 года в Нижнем Новгороде,и начинается русский модерн. И показательно, что панно, созданные для промышленной ярмарки по заказу министра финансов С.Ю. Витте и рекомендации С.И. Мамонтова, продолжили свою жизнь в Оперном театре Зимина, а затем в запасниках Большого театра.
Рискуя впасть с вульгарный социологизм, можно сказать, что отечественный модерн вырос как стиль крупной русской буржуазии. Она активно утверждалась на европейском рынке, и для нее историзм и русский стиль стали своего рода брендом, отличавшим ее от конкурентов. В общем-то, это был многих славный путь: так в Германии шло становление югендстиля, во Франции - ар-нуво... В России же без заказов Мамонтова, Тенишевой, Морозовых, Рябушинского и Гиршмана трудно представить творчество и Шехтеля, и Врубеля, и Коровина, даже Поленова...
Любопытно, что новые заказчики имели явные стилистические расхождения с Императорской Академией художеств. Грандиозный скандал с уже упомянутыми панно Врубеля для нижегородской ярмарки тому свидетельство. После того как незавершенные панно были отвергнуты жюри Императорской Академии художеств "как яркий пример декаденства", Савва Мамонтов не только приобрел две эти работы, но и показал их в другом павильоне на той же ярмарке. Дописывали панно для ярмарки Коровин и Поленов под наблюдением Врубеля. Надо ли говорить, что первым делом на ярмарке все искали "декадентские" панно Врубеля?
Выставка "Лики модерна" эту "промышленную подкладку" модерна показывает в разделе рекламного плаката Серебряного века. Здесь афиша Международной автомобильной выставки 1908 года, где красотки в кабриолете следуют за грузовичком с коробками духов, успешно соединяет рекламу авто, гламурный шик и "стены древнего Кремля" на горизонте. А на плакате Евгения Лансере, рекламирующего подписку на газету "Утро России", новое время оказывается прямо за спиной андрогинного ангела с гусиным пером. Если ангел прилетел то ли с барочных росписей дворцов, то ли из академических парадных портретов, то шестеренки и рулоны типографской бумаги, как и линии электропередачи на фоне дымящихся труб, явно прибыли с улиц фабричных эпохи. Кроме автомобилей и электричества символом эпохи оказываются балы-маскарады. Древнерусские наряды примеряют все, начиная с царствующих особ на балу к 300-летию династии Романовых и заканчивая витязями, рекламирующими подписку на журнал "Нива". Императорская Россия грезила о Московском царстве, увлеченно реконструируя наряды, ремесла, образы былинных богатырей.
Декоративность, стихия театральной игры пронизывают живопись русского модерна. И выставка это мягко акцентирует. Здесь лицо Вячеслава Иванова на портрете Николая Ульянова удваивается маской в тени. Здесь Исаак Бродский, заехав на Капри к Горькому, пишет не "буревестника революции", а свою жену с ребенком и сестер в роли итальянок на рынке среди гор и моря. Здесь Александр Головин набрасывает портрет Федора Шаляпина в гриме Олоферна - ночью, сразу после окончания оперы "Юдифь". Главным оказывается не исторический сюжет, как в академической картине, а искусство перевоплощения актера, живое дыхание спектакля, сама атмосфера сценического пира, плавно переходящего в дружеский ужин за кулисами.
И этот культ искусства, которое обязательно должно спасти мир, делает выставку обаятельной сказкой. Спойлер: не спасет. Но герои об этом не знают. Как не знают, к счастью, своей судьбы ни поэт Николай Гумилев, который будет расстрелян ЧК, ни музыкант и художник Василий Денисов, который умрет от голода в Загорске в 1922 году. Выставка "Лики модерна" словно останавливает время между 1896 и 1914, и громокипящий кубок, пролитый музой истории, выглядит не роком, а декоративным занавесом спектакля ХХ века.