Обозреватель "РГ" вспоминает военные годы в городе Горьком

Есть святой для меня день. Не могу куда-либо уезжать, назначать какие-то встречи. Было время, когда в этот день я обязательно шла к Большому театру. Сюда приходили те, кто прошел войну. Чтобы встретиться с теми, с кем свела война, чтобы обнять, чтобы вспомнить. У многих были опознавательные знаки: какой фронт, какая дивизия, какая рота... И они находили друг друга. Было это непередаваемо. С каждым годом их становилось меньше: жизнь не бывает бесконечной. Традиция сошла на нет. Никто не живет вечно. Но память не имеет права на смерть. Потому несколько эпизодов из поры той - Великой Отечественной.

Первый день

В 1941-м я перешла во второй класс. Моя сводная по матери старшая сестра училась на 4-м курсе горьковского мединститута. (Мы жили тогда в Горьком на улице Гордеевской, в бывшем купеческом двухэтажном доме, который стоит по сей день. Там было общежитие, теперь - общепит.) Летом сестра проходила практику в Чкаловске, есть такой очаровательный городок на Волге - родина великого летчика Валерия Чкалова. И мы решили навестить сестру. В субботу, 21 июня 1941 г., отправились на пароходе в этот городок. Годы, десятилетия прошли, но есть во мне необъяснимое ощущение тревоги, которое тогда было. Может, потому, что окна, точнее, стекла окон везде были переклеены бумажными - чаще вырезанными из газет - крестами. Зачем? А затем! Что если бомбежка или обстрел... Эти кресты могли избавить стекло от полного уничтожения. А войны-то не было! Было предчувствие беды. А 22 июня утром мы все отправились на главную площадь Чкаловска - там предполагался праздник в честь авиации. На подходе к площади услышали из уличного репродуктора сообщение о начале войны. Мама сказала: "Немедленно возвращаемся. Иначе не успеем попрощаться с Ильей". Илья - мамин младший брат.

Не помню, как, на чем возвращались домой. Помню нашу гордеевскую улицу, по которой шли толпы мужчин и женщин всех возрастов, играли гармошки, кто-то даже подтанцовывал, кто-то плакал. У мужчин какие-то мешки на плечах (тогда, по-моему, не было в нашем обиходе слова "рюкзак"). И в этой толпе - мама была права - ее брат Илья.

Урок музыки

Да. Я еще закончила музыкальную школу. Училась - очень не успешно - игре на фортепьяно. Когда началась война, здание школы передали военному ведомству. Но школа не закрылась. Преподаватели вели с нами занятия в своих квартирах.

Горький нещадно бомбили. Бомбоубежищ, укрытий не было. Спасались, кто как мог. На бомбежку самолеты прилетали ночью, а днем над городом кружил самолет-разведчик. Тревогу днем не объявляли. И вот солнечный, как говорят, погожий день. Тащусь с огромной нотной папкой по центральной канавинской улице под названием Советская на урок музыки. Урок не подготовлен. Настроение - увы. Вдруг все быстро побежали. И... слышен уже знакомый нам, но совсем "не наш" звук немецкого самолета. Летит над Советской улицей так низко, что видно лицо молодого летчика. Он улыбается и строчит в нас - прохожих - из пулемета. Прячемся, где как можем. Массивный дом на Советской улице, в подъезде которого мы тогда спасались, уцелел.

Школьный завтрак

Школа N 49, в которой я училась, помещалась в старинном двухэтажном особняке. Когда-то там была женская гимназия. Здание очень красивое, с мраморными лестницами, огромными террасами, зеркалами. Сейчас его нет - снесли. Во время войны многие школьные здания стали госпиталями. Наше не подошло. Занятия продолжались. Хотя часто не было не только тепла - мы сидели за партами в зимней одежде, укутавшись в платки, - не было и света. Чернила замерзали в чернильницах. Тетрадей тоже не было. Мы отбеливали их странички - не помню уже чем, - расчерчивали и писали заново. Может, потому у меня такой жуткий почерк. Потому давно освоила сперва пишущую машинку, а теперь вот набираю эти заметки на компьютере.

Но при всем при том уроки шли своим чередом по 45 минут. Потом звенел ручной колокольчик. Начиналась перемена. В большую перемену в класс приходила школьная медсестра, имя не помню, а фамилию помню - Нельзина: в нашем классе учился ее сын. Как же мы ее ждали! Она несла деревянный поднос, на котором лежали ровненькие тоненькие кусочки черного хлеба. Мы в очередь подходили к подносу, брали кусочек и тут же бережно его съедали, заботясь о том, чтобы не упала ни одна крошка.

Мои родители. Сочи, 1940 год. Фото: Репродукция Сергея Михеева

Ужас из той, военной поры. Дом, в котором мы жили, соседствовал с хлебозаводом. (Его здание, кстати, тоже сохранилось.) Там же был хлебный магазин. Взяв все хлебные карточки - именно все: у нас в квартире жили беженцы из Москвы, а еще карточки бабушки, дедушки, отправилась за хлебом. Выстояла очередь. И тут выяснилось, что никаких карточек у меня нет. А это в начале месяца. Украли? Потеряла? Ужас возвращения домой. Как все смотрели на меня... Не передать. Все как-то поняли: карточек нет. Хлеба нет. Слов оправдания нет. Наверное, такую тишину называют звенящей. Бабушка обратилась к моей маме: "Паша. У тебя еще есть отрез?" "Есть", - ответила мама. "Давай! - сказала бабушка. - Пойду на рынок". Требуется расшифровка. В те годы одежда в магазинах продавалась никудышная или ее вовсе не было. Потому покупали ткань - отрез на платье, на костюм. И из отрезов портные шили наряды. Так вот у мамы были еще отрезы на наши туалеты, и бабушка меняла их на Канавинском рынке на хлеб и картошку. Прошла целая жизнь. До сих пор не могу выбрасывать хлеб.

От этой фотографии пахнет керосином

И еще о Нельзиной, о школьной медсестре. Она тщательно следила за санитарным состоянием каждого из нас. Ох, как это было непросто! Ведь и вода не всегда была, и мыло в дефиците, и бани работали с перебоями. Нечасто нас всем классом водили в баню, снабдив крохотным кусочком хозяйственного мыла и напутствием "зря воду не лить".

А вот медсестра периодически проверяла нас "на вшивость". Именно так. Вши плодились со страшной активностью. Сыпной тиф не был редкостью. И Нельзина рылась в наших волосах. И исчезали косы. А потом решили и вовсе всех обрить наголо. Только тем, у кого не было ни вшей, ни гнид, разрешили сохранить волосы. У меня, у моей двоюродной сестры Лили косы сохранились, возможно, потому, что бабушка - мама моей мамы - втирала в наши волосы, как она говорила, "очень трудно доставаемый керосин". Удивительно, но мы с Лилькой не облысели от этих втираний. И даже никогда не страдали от недостатка волос. А тогда на радостях сфотографировались с распущенными волосами. Моя сводная старшая сестра - не та, которую навещали накануне войны и которая прошла врачом войну, а другая, - увидев эту фотографию, сделала под ней подпись: "Эта фотография пахнет керосином".

Довоенное детство. На руках у отца. Фото: Репродукция Сергея Михеева

Собиратели осколков

Да, Горький бомбили нещадно. По ночам. Наш дом был неудачно расположен - рядом труба хлебозавода, недалеко Окский мост - объекты для бомб. Парадное, в котором, мы так думали, можно спастись на случай попадания бомбы, с трудом вмещало спасающихся. Сидели на ступеньках лестницы, на полу. Приходили в парадное с самым ценным. У меня самое ценное была уродливая, умнейшая черно-палевая дворняга Моська. Я помещала ее внутрь маминого довоенного жакета из кролика. Начинала выть сирена тревоги, и начинала выть моя Моська. И все спасающееся парадное обещало выбросить эту псину вместе с ее хозяйкой. Не выбросили. Иначе не было бы этих заметок. А когда объявлялся отбой тревоги, мы - детвора - мчались на улицу собирать осколки от зениток, бомб. Зачем? Такая была детская игра - кто соберет больше, каких именно...

Почему журналистика

В нашей семье, в окружении семьи не было журналистов. А я, можно сказать, с детства решила стать журналистом. И виной тому война. Все вокруг опустело. Я все чаще оставалась дома одна. А неподалеку жил друг семьи - молодой инженер Борис Андреевич Палкин. Жил с мамой - отец его давно умер. А у Бориса был жестокий туберкулез. Потому его не только не призвали на фронт, но даже запретили работать. А тут война. Кругом никого, поговорить не с кем. Даже радиоприемники у нас тогда отобрали - только черные радиотарелки. И еще новости из газет - газеты приходили регулярно. (Возможно, меня просто не поймут привыкшие к телеэкранам, гаджетам, мобильникам, но было именно так!) У Бориса была одна особенность: ко всем женщинам, невзирая на возраст, он обращался на вы. Так вот Борис приходил к нам, а кроме меня никого дома нет. И с порога спрашивал: " Вы читали выступление Черчилля?", "Вы знаете, что написал Эренбург во вчерашнем номере?", "Вы читали, что эти сволочи сделали в Клину?"... И я читала. Вынуждена была соответствовать. И постепенно мне стало казаться, что лучшей профессии нет. И действительно она свела со многими удивительными людьми и событиями. Царствие небесное Борису Палкину.

Долой светомаскировку!

Не знаю, как в других семьях. Да, мы ждали этот день - 9 мая. Как ждали... Не передать! И когда Левитан о нашей Победе сказал, мы бросились срывать с окон светомаскировку. Почему? Не знаю.