Как солдаты вермахта описывали войну и плен в Воронеже

Дневниковые записи и воспоминания трех участников Второй мировой - двух немцев, одного австрийца - издали в столице Черноземья. Сборник "Война и плен в восприятии солдат вермахта" вышел небольшим, но очень насыщенным. Его герои - люди разного возраста и опыта, попавшие на фронт при разных обстоятельствах, - приводят массу деталей, которых не найдешь в школьном учебнике и в популярной литературе.

Таких личных свидетельств на русском языке опубликовано мало. Здесь они, что особенно ценно, дополнены данными науки: как шли боевые действия в Воронежской области, что испытало местное население, в каких условиях жили и работали иностранные военнопленные в Советском Союзе.

Книга сложилась неожиданно, рассказала составитель - кандидат исторических наук, член Совместной комиссии историков РФ и ФРГ Наталья Тимофеева. Материалы поступили в возглавляемый ею Научно-образовательный центр устной истории независимо друг от друга.

Сначала научный сотрудник Института современной истории Мюнхен - Берлин доктор Эльке Шерстяной решила к 75-летию Победы подарить Воронежу материалы своего интервью с Генрихом Дрекселем (1917-2005). Будучи военврачом, он попал в плен в конце войны и до 1949-го находился в лагерях - в Усмани и Воронеже. Затем из Германии поступил дневник австрийца Михаэля Шубера (1922-2002). Парень начал вести его после призыва в армию - хотел в скором времени выпустить о войне книгу… Третьей находкой стали воспоминания Андреаса Шлегеля (род. 1927) - он писал их для родных. Шлегель угодил на фронт мальчишкой и вырос, по сути, уже в лагере для пленных.

Темно в глазах

Каким виделось начало войны с той, вражеской, стороны? Самый старший из авторов, Генрих Дрексель, проходил срочную службу в 1938-1939 годах - когда Германия уже захватывала территории в Европе. Слово "оккупация" он берет в кавычки - "ибо так ликующе, как встречали нас австрийцы, редко где еще встречают оккупантов". После Австрии в империю "включили" Судеты - население там говорило по-немецки. "Тогда уже правил Адольф Великий, который основал Тысячелетний рейх, утверждавшийся со всеми несправедливостями и невозможностями… Это было просто государство бесправия", - признал Дрексель.

Вместе с тем, по его словам, до начала Второй мировой о концлагерях и уничтожении евреев ходили только слухи. Когда мать Генриха допускала неосторожность, говоря о политике, отец мрачно ворчал: "Ты попадешь в Дахау". В студенчестве Дрексель дружил с участниками антифашистской организации "Белая роза", и чудом не угодил в гестапо. Зато угодил на фронт - в горно-пехотную дивизию. Иллюзий по поводу исхода событий у него не было - еще когда в войну вступили США, молодые немцы обсуждали, как им придется восстанавливать свои города после поражения…

- Если честно, то я давно все вытеснил из памяти. Поскольку в этом не было ничего хорошего - пройти всю войну и много лет понимать, что она проиграна. Со Сталинграда было очевидно, что войну уже не выиграть. Собственно, это было понятно уже в 1940 году, - отмечал пожилой Дрексель.

В отличие от него австрийский новобранец Михаэль Шубер поначалу воспринимал войну как приключение. Его дивизия стояла в Бельгии. Местное население хотя и взрывало кое-где бомбы (в ответ на поведение немцев, о котором автор дневника подробно не писал), но в целом вело себя миролюбиво. Солдаты ходили в кафе, слушали дамские оркестры, влюблялись. Дальше их ждал мучительный марш-бросок на восток: ходьба по 30 километров в день, обмороки, распухшие ноги, вши. В Киеве, на полпути к Дону, случилась передышка - Шубер смотрел кино и "Лебединое озеро", разглядывал живописные улицы (особенно его восхитило здание НКВД) и прекрасных девушек.

"А потом пришла беда: мы-то все думали, что, пока доберемся до цели, война закончится. …мы пережили глубокое разочарование, когда оказались вдруг на расстоянии всего 35 км от линии фронта. …Днем получили приказ: "Подъем! Вперед на Воронеж!" …Наконец мы добрались до города, который не произвел на нас приятного впечатления, поскольку повсюду стоял запах трупов. У нас сразу же стало темно в глазах", - записал Михаэль летом 1942-го.

Спасайся, кто может

Шубер с товарищами заняли уютную квартиру с пианино и "проводили прекрасные часы" в компании очаровательных местных девушек. Однако то, что воронежцы не были эвакуированы, ему совсем не нравилось. Многих жителей расстреляли немцы. "Тем самым наши полевые жандармы запятнали себя позором, которого мне никогда не забыть. То же самое происходило и при эвакуации, во время которой были задействованы среди прочих сибирские части… Но наши им не уступали никоим образом!" - свидетельствует дневник.

"Если честно, то я давно все вытеснил из памяти. Поскольку в этом не было ничего хорошего"

В июльских записях - изнанка войны. Вот поймали партизана, который не оказал сопротивления и объяснил, что стал бойцом, чтобы не умереть с голоду в тюрьме. Немцы заставили его вырыть себе могилу и расстреляли. Вот патруль вермахта убил своего же солдата, который от растерянности забыл пароль. В августе заметки сокращаются до пары фраз: "13.08.1942. Гнетущая тишина", "21.08.1942. В поведении неприятеля ничего не изменилось. Очень много блох".

После ранения Михаэль вернулся на позиции глубокой осенью. "Нет печки, полно вшей и при этом собачий холод", - писал он. 23 января 1943 года рота Шубера потеряла половину состава по вине командира батальона. Он "без всякого приказа свыше швырнул нас в дерьмо, а потом просто бросил на произвол судьбы", зло замечает автор и через три дня добавляет, что рота перестала существовать. Дневник рисует лихорадочное бегство: пурга, вдоль дороги - мертвые венгры, лошади и разбитые машины. Тяжелое вооружение взорвано, боеприпасы на исходе, еды нет, на каждой возвышенности засел "русский".

"Хаос рвется наружу. Неважно, друг ты или враг, никто никому уже не может помочь. Каждый смотрит, как бы самому выбраться отсюда живым… Моральное состояние наших частей упало до последнего предела. Раненых солдат снимают с саней и бросают на верную смерть, а на их место грузят награбленный провиант. Мне жаль этих парней, ставших жертвами тиранов, - размышляет Шубер. - Глядя на поведение этого сброда, можно уже сейчас понять, что война закончится очень печально".

Вторую немецкую армию отбросили за Дон и разгромили полностью.

Андреас Шлегель, призванный незадолго до капитуляции Германии, ощущал себя втянутым в войну "поневоле, из чувства долга": "Смысл наших действий, как и смысл многого другого, нам был непонятен. Но в последние дни войны действовал лишь один приказ, касавшийся всех - от руководства до последнего рядового: "Спасайся, кто может!"

В его воспоминаниях о боях - череда ужасных случаев: командир "закусал до смерти" русского в рукопашной схватке, Андреасу на грудь упала срезанная голова товарища. Однажды в лесу он увидел огонь - мертвому солдату подожгли воротник выстрелом из ракетницы, пламя постепенно объяло все тело. Так делали, по словам Шлегеля, обе стороны, что его крайне возмущало: "Не важно, идет речь о друге или враге, - если солдат погибает, нельзя допускать таких ужасных издевательств над трупом".

Искусство ждать

Двое из героев книги - Генрих Дрексель и Андреас Шлегель - провели годы плена в лагере в Воронеже. Первый был врачом, второй - плотником. Оба описывают весьма суровый быт, но честно признают, что местное население жило не лучше, а намеренной жестокости со стороны надзирателей не было.

Шлегелю было с чем сравнить - он побывал в руках чешских партизан и вспоминал, как в толпу голодных немцев "загнали лошадь, которую самим нужно было забить и съесть". Пленные рвали тушу на части, и приятель Андреаса едва сумел добыть кусочек хвоста. При этом всем казалось, что в Советском Союзе будет еще хуже. Один из солдат обезумел от страха и перерезал себе артерию.

В Воронеже их первым пристанищем стал ангар авиазавода с проломами в стенах и крыше. Когда обувь износилась, пленные около года носили одни портянки, завязывая их под коленом. Ложки изготовили сами, отбив камнями обрезки алюминия. Позже пришлось мастерить столярные инструменты и гвозди из проволоки. Русский начальник выразил уверенность в том, что немцы "большие специалисты", и ударить в грязь лицом было уже невозможно. Позже он разрешил им делать инструменты на продажу и иногда сопровождал на базар - в качестве охраны.

Работая в здании НКВД, он видел и камеры пыток, и прогулки советских зеков во внутреннем дворе. Сделал вывод, что им еще хуже, чем военнопленным. Один из плотников, чтобы досадить чекистам, при укладке паркета выпустил в комнату клопов. Но появление этих насекомые тогда никого не удивило.

Немцам в лагере мог грозить карцер или перевод на более тяжелые работы. Дрекселя после конфликта с немецким руководителем разжаловали из медиков в чернорабочие. А приятель Андреаса угодил на шахту в Донецк - на ночном допросе проговорился, что служил в СС. Еще один пленный, глядя на статую Ленина на площади, рассказал, что во время боев за Воронеж солдаты его подразделения стащили ее с постамента и разбили. Ночью этого солдата забрали - очевидно, донес кто-то из своих, больше его никто не видел.

В спальнях водились клопы, блохи и вши - но не тифозные, подчеркивал Дрексель, считая это большой удачей. "В пекарнях иногда не было муки. И тогда мы получали в день только один кусок хлеба вместо трех. …Они старались всеми силами выполнять нормы питания", - рассказывал он, с теплотой вспоминая, как коллега - доктор Некрылова - однажды привела в лагерь козу, чтобы снабжать дистрофиков молоком.

В воображении пленные сочиняли целые поваренные книги. Лакомством была печеная свекла, добытая при работе на полях. "Мой будущий тесть, - рассказывал Дрексель, - ел ее с большим удовольствием, и когда прибыл домой в 1947 году, то первым делом сказал: "Хочу свеклу". Он приготовил себе ее и… тьфу, дьявол!"

Чтобы "держать себя духовно немного в форме", немцы организовали кружки - такая форма досуга была популярна в мирное время. Они обсуждали книги, учили русский, разучивали на три голоса песни эпохи барокко, рисовали углем и красками. По воспоминаниям Шлегеля, перед главными христианскими праздниками все собирались в столовой на общую молитву. Создать атмосферу помогала свеча, нарисованная на картоне.

Главным вопросом было "Когда домой?". Ответ лагерного начальства не менялся: "Скоро". "Один русский спросил, что, по моему мнению, является самым большим искусством в жизни человека. "Не знаю", - отвечал я. Он сказал: "Уметь ждать". Всю жизнь, от рождения до смерти, уметь вечно ждать. Эта краткая формулировка абсолютно справедлива, подумал я", - признался Шлегель.

Люди с сердцем

Отношения с русскими налаживались не без труда. Военнопленных пытались перековать, научить мыслить социалистически. Но офицеры не могли так быстро расстаться со стереотипами, привитыми национал-социалистами, отмечал Дрексель: мол, "злые-злые русские все разрушат, все сломают, изнасилуют … каждую немецкую женщину… У меня был коллега, тоже врач, из Восточной Пруссии, он рассказывал, что как только русские вошли, они тут же изнасиловали его жену. Это были образы, которые прилипали к каждому".

Сам Генрих многое понял, только узнав о преступлениях Третьего рейха. "Пока мы были солдатами в горных войсках, мы всегда пытались порядочно обходиться с населением. И вдруг, вдруг после войны становится известно, что войска были не совсем чисты, и у нас тоже. У меня самого не было чувства вины, но я видел… как один офицер вышел из себя и обращался с русской, которая была в униформе, очень непорядочно".

Вместе с тем в лагере у Дрекселя не было проблем именно с советскими коллегами. Он видел, что они лечат немцев по совести, добывают дефицитные медикаменты. Да и домой его отпустили досрочно благодаря заступничеству женщины из русского руководства.

Юный Андреас Шлегель не испытывал неприязни к русским и, кажется, вызывал у них в основном расположение. Женщина, которая вела допрос пленных, поняла, что он боится признать членство в гитлерюгенд, и успокоила - мол, "в Советском Союзе также существует движение, в котором должна быть вся молодежь". Ей было жаль, что он, такой молодой, оказался в плену в чужой стране. Шлегель "почувствовал, что в России тоже есть люди с сердцем".

Язык он начал учить еще в поезде и практиковался при любой возможности. Общение помогало понять поведение русских. Так, оказалось, что хмурый надзиратель настрадался в Германии в качестве "восточного рабочего". Андреас сделал ему красный сундук. И постовой, наблюдая за его добросовестной работой, стал вполне дружелюбным. Как-то раз Шлегель разговорился с шофером и выяснил, что они воевали в одних местах. Русский фронтовик вспомнил, как они стреляли "дичайшим образом", чтобы прорваться к своим, обнял немца и со слезами на глазах сказал: "Почему, Андреас, это было? Ты был почти ребенком!"

Конечно, приходилось выслушивать и неприятные слова в адрес своего народа. Пионеры в сельской школе, куда пленных привели смотреть "Битву за Сталинград", встретили их криками "Гитлер капут!" и сжатыми кулаками. Женщина в Воронеже с ненавистью показала им карьер, где немцы убили 200 мирных граждан. Андреас извинился, но принять на себя вину за это преступление не мог - на момент расстрела он учился в школе.

За хорошее поведение Шлегелю и его товарищам разрешили ходить без конвоя. Они ставили окна по частным заказам - зарабатывали на еду. Однажды в доме у добродушного фронтовика увидели пианино и сыграли рождественские песни. Хозяин узнал Stille Nacht ("Тихую ночь"), слышанную в Германии. В другой раз оголодавший Андреас помогал пожилой женщине, потерявшей на войне сына и мужа. На прощание он получил… "намоленный" початок, лежавший на божнице с прошлого лета и потому способный дать "двойную силу". Юноша почистил кукурузу от пыли, сварил и заключил: "Вновь русский народ проявил ко мне больше чем просто симпатию".

Узнав дату своего освобождения, парень от радости швырнул рубанок в стену и расколол его. А остынув, подобрал лезвие и сделал новый инструмент - подарок русскому начальнику, умевшему закрывать глаза на некоторые вещи. Тот сказал на прощание: "Надеюсь, не будет в скором времени такой страшной войны. До свидания".

Возвращаясь на родину, многие военнопленные хотели высмеять русских или даже плюнуть им в лицо. Один даже пытался стянуть оцинкованное ведро. Шлегель уезжал с сочувствием к постовым, которые должны были "вернуться в измученную Россию".

P.S. Книга поступит в крупнейшие библиотеки страны. Издательство "Альбом" также подарило ее ряду библиотек Воронежа. Заказать экземпляр можно через раздел "Сообщения" на странице www.vk.com/albominfo, по электронной почте [e-mail].

Дословно

"Нам, немцам, находившимся на фронте и на родине, даже на пятом году войны продолжали вдалбливать, что русский народ - коварный, стремящийся убивать, лживый и ничего не боящийся. Вопреки этому, многие заключенные и я лично получали во время четырехлетнего пребывания в плену от русских солдат и граждан скрытую помощь, благодарное признание или поддержку в какой-либо другой форме. Спустя 60 лет у меня нет ни одного плохого воспоминания о русском народе. После всех провокационных лозунгов, которые мы были вынуждены порой терпеть в гитлеровской Германии, я ни в чем русский народ в моих воспоминаниях не упрекнул…".

Андреас Шлегель