Зачем в Театре Сатиры дядя Ваня стал дядей Жоржем
Ну, во-первых, это красиво.
Светлые, воздушные драпировки - белые, кремовые, палевые, горчичные. Палитра осенней степи и птичьего двора (художник-постановщик Александр Боровский). Исторические костюмы всех оттенков белого. Трепаный лен, морская пена, слоновая кость, старое кружево (художник по костюмам Мария Боровская). Разве что один герой - отставной поручик - выступает в огромных черных сапогах, но при этом отлично начищенных. В человеке должно быть все прекрасно - и лицо, и одежда, и душа, и обувь.
Временами зрелище и вовсе превращается в театр теней с гротескными силуэтами и замогильными обертонами (художник по свету Дамир Исмагилов). Но главное - за всем этим проглядывает бархатно-черный задник. Та самая ночь, которая терпеливо ожидает всех нас. И которую герои то и дело поминают всуе.
Иногда из этой кромешной тьмы вдруг вырывается музыка. То чувствительный романс. То отмороженный вальс. То откровенный реквием. То свора цыган с песнопением и свистопляскою ("Их пение похоже на крушение поезда во время сильной метели: много вихря, визга и стука" - из чеховского письма).
Рождение трагедии из духа музыки. Ницше и Чехов были современниками. И о сходстве их идей есть отдельные исследования.
Кстати о музыке: почти у каждого героя спектакля есть танец-бенефис. У Войницкого - с элементами трепака и гопака. Елена Андреевна бежит с цыганами и пляшет на столе ("Эй жги-жги-жги, пошла баба в три ноги").
Дядин, он же Вафля, карабкается на стулья и телепается как манекен на ветру, надувной и продувной. Поручик умудряется танцевать на четвереньках. И только профессор Серебряков корчится в конвульсиях безо всякой музыки.
Постановщик Сергей Газаров скрестил две пьесы Чехова - малоизвестного "Лешего" и хрестоматийного "Дядю Ваню" (благо, текст их на две трети совпадает - только дядя Ваня превратился в дядю Жоржа). Это позволило вывести на сцену целую кавалькаду персонажей. Получился рельеф на постаменте или тиснение на переплете собрания сочинений.
Правда, при таком подходе в чеховских героях, лирических или комических, неизбежно подчеркивается карикатурная сторона. Но и есть метод античной ("менипповой") сатиры. "Все смешалось в общем танце, и летят во все концы гамадрилы и британцы, ведьмы, блохи, мертвецы".
Федор Лавров играет дядю Жоржа на одной ноте тихой истерики, лишь изредка срываясь на крик. Чрезвычайно ядовитый человек - какой-то карлик-кровопийца. Но когда он стреляется (как обычно, за сценою), быстро убеждаешься: без него еще хуже. Лишь дядя Жорж вносил в это сумеречное царство ноту принудительного оживления.
Профессор Серебряков (Юрий Васильев) - домашний деспот и демагог вроде Фомы Опискина. У него есть две песенки: "Дело надо делать, господа" и "Я человек непрактический и ничего не понимаю". В общем, нудный, но дотошный. И совершенно омерзительный.
Доктор Астров (в "Лешем" это заглавный герой - Хрущов) тут уходит на второй план. В исполнении Сергея Шнырева это хмурый фанатик, мрачный психопат и тихий алкоголик. Врач, которому нет дела до больных, - леса ему дороже людей. (У помещика Хрущова было хотя бы оправдание: он не врач по призванию, просто кончил по медицинскому факультету и практикует поневоле). В общем, этакая Грета Тунберг.
Поручик Федор Орловский (Игорь Лагутин) - просто поручик Ржевский, добродушный пошляк, потасканный секс-символ. Его папенька Иван Иваныч (Сергей Серов) - скорее гоголевский герой, какой-нибудь Сахар Медович Кисель, приятный до приторности.
Но одномерные герои - не значит неинтересные. Взять хоть старую маменьку, Марью Васильевну Войницкую (Нина Корниенко). У нее всего-то полторы реплики. Но за ними встает образ неистовой либералки - в молодости подобные убеждения простительны, в старости неприличны. Причем с либерализмом в ней легко уживается любоначалие: перед профессором Серебряковым она благоговеет аж до остолбенения.
Хороша и Елена Андреевна (Александра Мареева). Есть такое сегодняшнее понятие: "рамсы попутать". Елена Андреевна путает космические стихии. Ее свита видит в ней русалку - тем более, что она влюблена в Лешего. Сама она мечтает упорхнуть вольною птицей - почти как Нина Заречная. И к тому же ее сжигает внутренний огонь, что и выражается в неожиданной цыганской гастроли.
А в общем и целом все герои спектакля - более или менее ничтожества. И всех более или менее жалко. Паноптикум, коллекция лжецов и кривляк, собранье насекомых с табличками.
У Антона Павловича эти саркастические ноты тоже есть. Но он позволял им звучать в полный голос разве что в письмах или в ранних рассказах. Спасибо постановщикам, что заставили нас разглядеть и эту изнанку чеховских героев. Получилось и смешно, и питательно. Хотя сугубым поклонникам Чехова, надо полагать, это блюдо придется не по вкусу.
Сергей Газаров, режиссер:
- Это мой первый подход к Чехову. Пьеса "Леший", хотя и менее известная, чем "Дядя Ваня", мне всегда нравилась больше: она богаче, разнообразнее по-актерски. Но в "Дяде Ване" есть иные достоинства, которые не хотелось опустить. В своей инсценировке я не изменил ни одного чеховского слова, ни одной запятой. Но постарался обострить сюжет. Ускорить по сравнению с чеховским временем и речи, и диалоги... Да, было трудно соединить два великих произведения, при этом сделать не просто монтаж, а выявить смысл. Нас учили: главное в спектакле - событие, после которого герои меняются. Казалось бы, куда уж ярче событие - суицид. Но заметьте: даже после него и Астров, и Серебряков остаются прежними, в них ничего не поменялось. И это - принципиально важное открытие драматургии Чехова.
Подготовила Ольга Штраус.