Поделиться
Александр Бенуа когда-то назвал Москву "городом Гогена, Сезанна и Матисса". Такой ее сделали собрания Щукина и Морозова. И если Сергей Иванович Щукин превратил Москву еще и в город Пикассо, то Иван Абрамович Морозов - в город Дени, Боннара и Ван Гога. Но главные "ахи" были вызваны, пожалуй, даже не тем, что современное французское искусство было представлено в Москве едва ли не лучше, чем в Париже. "Открывали как какую-то Америку, что половина морозовского собрания состоит из типически русских вещей, нынешних художников, живущих художников, выставочных художников, которых по всем российским канонам нельзя сажать за один общий стол с парижской художественной аристократией", - напишет Эфрос в 1921 году, уже после смерти Ивана Морозова в Карлсбаде.
Нынешняя выставка в ГМИИ им. А.С. Пушкина одним из центральных сюжетов как раз и сделала это "открытие Америки". Не наша вина, что эту "Америку" каждому поколению, похоже, приходится открывать заново. Но если в особняке Ивана Морозова на Пречистенке русское и французское искусство размещалось на разных этажах (русское - на первом, французское - на втором), то в Пушкинском эта встреча в залах французских и русских художников становится одним из лейтмотивов выставки.
Ключ к нему, возможно, стоит искать в портрете Ивана Морозова, который Валентин Серов написал на фоне натюрморта Матисса "Фрукты и бронза", созданного французским мастером в 1909 году по заказу Ивана Абрамовича. На выставке и серовский портрет, и натюрморт Матисса не просто оказываются в одном зале - они смотрят друг на друга. Пространство картины и экспозиции выглядят, нет, не зеркальными, а взаимопроницаемыми. Словно, когда опустеют вечером залы музея, грузный Иван Абрамович неторопливо встанет из-за стола и неспешно пойдет по залу, вглядываясь и в любимую пару натюрмортов Матисса (второй - "Фрукты, цветы, панно "Танец" того же 1909 года, где "Танец" не эскиз к тому панно, что окажется у соперника Щукина, а другого, что нынче в коллекции Метрополитен музея), в его же марокканский триптих, слепящий синевой, и в висящие рядом работы Мартироса Сарьяна и Павла Кузнецова. Дойдет до последнего зала, где висят - две гуаши Марка Шагала и "Девочка на шаре" Пикассо, что раньше была в коллекции Лео и Гертруды Стайн. И неспешно вернется назад - к любимому Боннару, которому он заказал панно для лестницы своего особняка и придумал соединить их со скульптурами Коненкова. А потом вновь развернется - к залу импрессионистов, где "Парижское кафе" Кости Коровина, когда-то дававшего уроки живописи мальчикам Мише и Ване из московской семьи миллионеров Морозовых, висит рядом с "Весной в Провансе" Поля Синьяка, а "Голова женщины" Ренуара соседствует с "Портретом хористки" Коровина…
Впрочем, эта встреча в залах работ русских и французских мастеров - не только дань прозорливости коллекционера. А она действительно впечатляет: в собрании "тишайшего" Ивана Абрамовича, кроме Коровина и Серова, есть эскизы Сурикова, работы Врубеля, Анисфельда, Сомова, Головина, но также и задиристых Ларионова и Гончаровой, осваивавших "подносный стиль" примитива. Но эти же работы дают удивительное ощущение прикосновения к личному миру Морозова.
Конечно, портреты близких, будь то брата Михаила, который, собственно, и проложил дорожку в мир парижских маршанов и для младшего брата, их матери Варвары Алексеевны или жен, напоминают о семейном клане Морозовых. Клане, у истоков которого стоял не знавший грамоты, но умный крепостной мужик. Семействе, соединявшем прагматизм и сумасбродные чудачества, прогрессивные идеи облегчения жизни народа и разорительную страсть к искусству.
Но дело не только в истории трех братьев - Михаила, Ивана, Арсения. Один из них, Арсений, был страстным охотником и построил для любовницы "мавританский" дворец в двух шагах от Кремля, уверяя, что тот переживет коллекции братьев. Другой - жизнелюб, театрал и литератор - посылал свои произведения инкогнито критикам и писателям, которые оттачивали на них свое остроумие. Сумбатов-Южин даже сделал Михаила героем одной из комедий. Тем не менее, это колоритный московский богач умудрился купить первым в России картину Мунка (единственный Мунк в России - именно от Михаила Морозова), два полотна Гогена, "Море" Ван Гога с его первой персональной выставки и "Кабачок" Эдуарда Мане (второй в России Мане был только в коллекции Остроухова). Москва, впрочем, и эти покупки, особенно Гогена, отнесла к очередным сумасбродствам миллионера. А остроумец Коровин в лицах рассказывал, как Олимпыч, метрдотель, говорил хозяину Михаил Абрамовичу: "Как Вы повесили эти картины, вина втрое выходит". Вот, дескать, как искусство действует. Впрочем, исследователи замечают нестыковки в датах, так что, вероятно, Константин Алексеевич тут дал волю артистической фантазии. И старший Михаил, и младший Арсений умерли едва за тридцать.
Рассудительный же Иван, которого мать готовила в преемники дела, учился на химика в университете Цюриха на факультете естественных наук. Этот толстяк и "ленивый добряк", как аттестовал его один из родственников, вернувшись в Тверь, налаживал и расширял производство, продумывал сбыт. Словом, работал. Позже "Товарищество Тверской мануфактуры" зарабатывало отлично на заказах во время войны, а Морозов стал еще и одним из учредителей АО "Коксобензол" - занялся и химическим производством. Но именно "технарь" Иван, вроде бы полная противоположность братьям, замкнутый, молчаливый, методичный, и соберет коллекцию современной живописи мирового уровня.
Так вот. Если во Франции Иван Абрамович имел дело прежде всего с галеристами (Морис Дени, который оформил в его особняке музыкальный салон был явным исключением), то в России - совсем другое дело. Сохранилась байка, как Ларионов поджидал на выставке Морозова, чтобы проводить того к своему "Вишневому саду" и убедить в необходимости покупки.
Коровина Иван Абрамович знал с детства, со времен уроков живописи. Он покупал его работы постоянно. Любовь к импрессионизму и Парижу тут не последнюю роль сыграли. Сергей Виноградов становится его постоянным консультантом. Своевольный Серов, которому заказчики не решались перечить, пишет портреты жены, племянников, самого Ивана Абрамовича … Он вхож в семью, пишет коллекционеру из Парижа, рассказывая о виденных работах. Морозов охотно покупает работы Головина. Сердитый Коненков, оказавшись в гостях, без обиняков, почти грубо корил Морозова за покупки французского искусства. Но именно Морозов купил у него несколько скульптур. И скульптор Коненков принесет в 1918 году "охранную грамоту" в особняк гражданина Морозова. Грамота спасла ненадолго, но все же… Морозов купил не только ранние полотна Гончаровой, но и гуаши тогда совершенно никому не известного Шагала. Уговорил Яков Тугенхольд, знавший Шагала по Парижу. 100 рублей в 1915 году для Морозова - совсем немного. Но Шагал этот гонорар не забыл: благодаря продаже работ он смог вернуться в Витебск и жениться на своей Белле.
Почему-то сдается, что в этих покупках Ивана Абрамовича ведет не только страсть коллекционера, но и чувствительное сердце. Нет, Иван Абрамович не был Лопахиным. Он купил не только "Вишневый сад" Ларионова, но и собирал свой сад - живописный, в котором парижские бульвары кисти импрессионалистов, блаженство солнечного дня Боннара, "Голубой пейзаж" Сезанна и "Красные виноградники" Ван Гога образуют таинственный приют вневременной.
Впрочем, кураторская команда выставки "Брат Иван. Коллекции Морозовых" не ставила целью точную реконструкцию пространства коллекции в морозовском особняке на Пречистенке. Хотя, например, Музыкальный салон со сладкими панно Дени на тему любви Амура и Психеи, скульптурами Майоля и вазами, расписанными опять же Дени, воссоздан максимально близко к "оригиналу". Благо высота Белого зала даже выше семиметрового потолка в салоне морозовского особняка.
Скорее, проект Пушкинского сделан в жанре, близком братьям Стругацким и Рэю Брэдбери. Нет, это не жанр фантастики. Скорее утопии. Кураторы попытались вернуть в историю (по крайней мере, историю коллекции) сослагательное наклонение. Увы, реальная музейная история собрания Ивана Морозова временами смахивает на антиутопию: с конфискацией коллекции, ее дележом между музеями, даже продажей двух шедевров за рубеж в 1933 году. Тогда из Музея нового западного искусства были проданы "Портрет мадам Сезанн в оранжерее", купленный Морозовым в галерее Воллара за 35 тысяч франков в 1911 году, и "Ночное кафе" Ван Гога, приобретенное Морозовым за 3000 рублей на выставке журнала "Золотое руно". "Портрет мадам Сезанн…" сейчас украшает собрание Музея Метрополитен в Нью-Йорке, а "Ночное кафе" - в коллекции Йельского университета. На выставке можно увидеть фотографии этих картин рядом с морозовскими счетами их покупки и выписками из каталога 1928 года Государственного музея нового западного искусства, где работы оказались после национализации собрания в декабре 1918 года.
Не забывая о печальном прошлом, кураторы решили рассказать о коллекциях Морозовых как об истории прекрасного музея будущего. Огромного музея современного искусства мирового уровня, которого, к слову сказать, в России на федеральном уровне нет. Выставка выстроена в жанре мечты-утопии, которую мог бы лелеять и в конце концов реализовать методичный и страстный коллекционер Иван Морозов. Если бы, конечно, не война - Первая мировая, не Октябрьская революция, не национализация и конфискация, не бегство с семьей из России и не неожиданная смерть Ивана Абрамовича от сердечного приступа на водах в Карлсбаде.
Наверное, этот жанр "альтернативной истории собрания" вдохновлен метким замечанием Эфроса, что "в московском коллекционере живет готовый музеевед-строитель, музеевед-реформатор". Иван Абрамович, который никогда о планах строительства музея громогласно не объявлял, в определение "музееведа-строителя" вписывался идеально. На выставке можно увидеть каталоги парижских Салонов с пометами Морозова, историю искусств Рихарда Мутера, книги о Сезанне, выпуски журналов "Золотое руно", "Аполлон"… Все - из его библиотеки. Сдержанный замкнутый человек, скрупулезно собиравший оплаченные счета и хранивший письма от галеристов, Морозов и в выборе работ был методичен и системен. К примеру, место на стене в особняке Морозова для "Голубого пейзажа" Сезанна было зарезервировано несколько лет. "Я давно его присматриваю, но никак не могу остановиться в выборе", - приводит слова Морозова Сергей Маковский. На посмертной ретроспективе Сезанна в 1907 году в каталоге около этой работы Морозов поставил знак вопроса. Вопрос был снят через пять лет. Морозов умел ждать. Он был терпелив, как хороший охотник.
Спустя сто лет музейщики с изумлением подтверждают, что в его коллекции не просто качественные работы отличных авторов, но она представляет важнейшие направления европейского и русского искусства конца XIX-начала ХХ века, их ключевых героев и принципиально важные работы. Музейный отбор. Именно поэтому архитекторы Надежда Корбут и Александ Бродский выстроили строгое и светлое пространство экспозиции в духе модернизма. Музей, распахнутый в будущее.