Узелки на память: Новый проект Владимира Селезнева открылся в ЦТИ "Фабрика"
Эти работы, только что напечатанные на ткани и старых обоях, продолжают любимые темы Владимира Селезнева. Художник работает с памятью, городской культурой, потребностью сотворчества со зрителями. Когда-то Селезнев сделал проект о музейных смотрителях, не только запечатлев их портреты, но и дав возможность услышать их мнение о выставках, на которых они работают, и посетителях, среди которых попадаются "всякие". Но самой, пожалуй, известной работой стал "Метрополис", отсылающий к антиутопии одноименного фильма экспрессиониста Фрица Ланга. Инсталляция эта была показана в разных городах и создавалась каждый раз из местных "найденных объектов" - от использованных пластиковых бутылок до магазинных пакетов. В темноте зала "Метрополис" то манил призывно огнями большого города, мерцающими где-то внизу, создавая узнаваемый абрис магистралей, площадей, дорог, то шокировал реальностью мусора, готового к вторичной переработке, в неподкупном свете ламп.
Эта метаморфоза городской "карты" отсылала не только к дистанции взгляда - с выcоты и вблизи, но и к непреодолимой социальной дистанции. Как и в фильме великого экспрессиониста, речь шла о столкновении иллюзий. И - двух реальных пейзажей: городской мусорной свалки и красоты ночного вида с высоты птичьего полета. Но одновременно - "Метрополис" ставил вопрос о мерцающей тайне художественного образа, материализуя знаменитую ахматовскую цитату о соре, из которого растут стихи, в плоть инсталляции.
Для нового проекта Селезнева чувственная плотность ткани образа не менее важна, чем для "Метрополиса". Но если "Метрополис" во многом строился как "фокус разоблачения" иллюзии, то новая работа основана на противоположной стратегии. Она апеллирует не к памяти фильмов и шире - культуры, а к личному тактильному опыту и смутным воспоминаниям детства.
Никто не помнит, как его принесли домой из роддома, но фотография предъявляет этот момент. И двухлетний брат держит живой сопящий сверток в руках, их обоих сзади поддерживает мама, пока папа снимает эту встречу нового члена семьи. Фотография тянет за собой череду семейных преданий, фигуры двух малышей вырежут из снимка, чтобы подчеркнуть их братство. Этот снимок младший, которому скоро без года полвека, напечатает на ткани, сшитой мамой из рубашки брата и его детской курточки, и добавит две стрелки: "это я", "Макс".
Этот образ, такой очевидный, плотный, напечатанный на сшитом из кусков полотне, странным образом несет свидетельства о невидимом, но очевидном. О материнских руках, которые помогают держать новорожденного, о ее заботливых стежках, которые сшивают куски одежды двух мальчишек в одно полотно. И еще - об отце, который за кадром, но понятно же, что сумасшедшая идея снять новорожденного на руках у двухлетки явно его. Ни бабушка, ни мама до такого не додумались бы. И о том, что старания папины оказались не зря, если выросшие мальчишки полвека спустя перепечатывают этот снимок. Иначе говоря, это черно-белое фото, сымпровизированное и разыгранное всей семьей, напечатанное на сшитых кусках ношеной ткани, рассказывает нам о любви, о прожитой жизни, той, что случилась после того, как папа сказал: "Снято!".
В этом смысле "Тряпочки" сшивают не только куски байковых пеленок, полосатых рубашек и белых блузок, но и остановленное мгновение прошлого с будущим, которое разворачивается после него, превращает ткань с напечатанным фото в волшебный носитель времени и памяти.
Тут надо пояснить, что проект этот художник делал при участии своей мамы Надежды Селезневой. Ей 73 года, и она стала соавтором проекта. Она живет всю жизнь в Нижнем Тагиле и вырастила двух сыновей. Поэтому про то, как может пригодиться старая одежка, ей не надо рассказывать. Но история "Тряпочек" началась для нее именно как художественный проект. Оказавшись в четырех стенах одна во время локдауна, она печалилась, расстраивалась, и сын предложил ей из старых вещей сшить полотна, не больше, чем метр на метр. Она сама подбирала цвет, материал, вещи. И за полтора месяца нашила тряпичные "коллажи" - более двадцати штук. Два года спустя Владимир Селезнев, выиграв грант Пиранези Lab, напечатал на них фотографии родителей, бабушки, детские снимки себя и брата, свои рисунки и гравюры. На них и на кусках старых обоев.
И если ткани отсылают к памяти тела, как бабушкин цветастый платок напоминает о тепле ее сухих рук, то обои - заставляют вспомнить о стенах дома, придают странным образом монументальность "Тряпочкам". Казалось бы, где монументальность и где разноцветье пожившего ситца или байка пеленок? Эта монументальность возникает вроде нечаянно, как вроде нечаянно проступают контуры черно-белой фигуры бабы Нюры, бабушки художника, на темном фоне ее цветастого платка, заношенного до сквозящей легкости света. Этот цветастый плат оказывается в центре композиции, окруженный, словно рамой, широкими полосами кумача. Орнамент вокруг лег словно резьба. И худенькая темная фигурка старушки в платке в центре плата выглядит праздничным портретом - то ли росписью, то ли фреской.
О монументальности фриза напоминает и черный широкий свиток на стене, на котором напечатаны светлой краской знакомые уже образы родных людей художника. Фриз разворачивается как роспись. Или как проявленная пленка. Визуальный образ отсылает к невидимому - к течению времени, к наслоениям памяти. Он связывает пространство внутреннее и внешнее, выстраивая опору внутреннего дома. Того, где на стене - выцветший отцовский снимок, а в шкафу - мамин платок.