Валерий Баринов - о следах войны и роли шоколадных конфет в судьбе актера
Шукшин
К великому сожалению, я не успел с ним ни поработать, ни толком познакомиться. Я встречался с ним на двух фестивалях, был на премьере "Калины красной", сидел как-то в одной компании. А вот с Лидией Федосеевой-Шукшиной мы работали очень много. В "Петербургских тайнах" мы сыграли двух самых плохих людей.
Ван Гог на вопрос, что же такое искусство, отвечал: "Это действительность, пропущенная через темперамент художника". Так вот Шукшин пропустил время, в котором жил, не только через темперамент, но и через свое сердце. Талант, выданный Богом, - это не подарок, а серьезная мука. Он говорил только о том, что болело. Снял всего пять фильмов, а получил семь инфарктов. Считалось, что три. Но при вскрытии нашли семь шрамов. Представляете, каких творческих мук стоило каждое произведение? Если изучать то время, надо читать Шукшина и Высоцкого. Оба актеры. То есть они не просто писали, а пропускали через себя. Искусство начинается со слова "нет", с боли, которую надо высказать. Даже комедии идут через боль.
Лидия Николаевна рассказала, что Шукшин не очень хотел сниматься в картине "Они сражались за Родину". Он говорил, что может не выдержать физически в этой жаре, грязи, в постоянном эмоциональном напряжении. Он согласился только потому, что председатель Государственного комитета Совета министров СССР по кинематографии Филипп Ермаш и Сергей Бондарчук сказали ему: "Вот отыграешь тут и будешь снимать "Степана Разина".
Победа
Я ровесник Победы. В интернете пишут, что я родился в 1946 году, но я с 1945-го. Такого слова, как "победа", нет ни в одном другом языке. "Виктория", "перемога" - это не то. Победа - то, что бывает после беды. Это не торжество над поверженным врагом. Это счастье, что прошла беда.
Два раза на День Победы бывал в Волгограде. В юбилейный год нас повели на экскурсию. Девушка-гид рассказала нам про Сталинградскую битву. Это было потрясение, которого я не могу передать. Когда открывали музей-панораму, пригласили участников боев. Немолодые люди ходили, смотрели, удивлялись, как красиво. Кто-то из художников, вероятно, желая получить комплимент, спросил: "А похоже?" Эти люди переменились в лице: "На что похоже? Ничто не может быть похоже на то, что тут было. Вот у вас снег. А снега не было. Землю на пять сантиметров покрывали осколки металла. Вот землянка из деревянных конструкций. А у нас бревен не было. Мы землянки делали из трупов своих товарищей. Человека обливали водой и укладывали на бруствер". Понимаете, какую жуть пережили мы? Я говорю "мы", потому что народ-то один.
Дебют
На сцену я вышел в шесть лет. Это было знаменательное событие для деревенского паренька. Тогда были модны смотры художественной самодеятельности, они проходили в каждом колхозе. И на районном смотре был заключительный концерт. Уже определили премии: кому давали отрез на платье, кому - сапоги, кому - телогрейку. Все это были ценные подарки. Люди, сидевшие в зале, еще носили шинели и гимнастерки, в которых вернулись с войны. Приходили-то не сразу в 1945-м, а позже, позже...
Перед хором должен был выходить мальчишка и читать стихи. Сейчас можно подойти к любому ребенку - он тут же прочтет стихотворение. А тогда мы все были зажатые, боялись. И кто-то сказал: "Вон, у Баринова пацан отчаянный, он вам все прочтет". Мама нашла в отрывном календаре стихотворение Исаковского:
- Еще не все запаханы окопы -
- Следы войны,
- следы прошедших гроз.
- И матери - во всех концах
- Европы -
- Еще своих не осушили слез.
В зале сидели люди, прошедшие войну и оккупацию. Они плакали оттого, что мир, победа. И тогда я запомнил власть артиста над залом. Мне аплодировали и дали большой кулек конфет. "Весна" и "Ласточка" были первыми шоколадными конфетами в моей жизни. Я подумал: одно стихотворение прочел, а столько сладостей. Наверное, хорошо артистам платят!
Николай Симонов
Окончив Щепкинское училище, я поехал работать в Ленинград, в театр Пушкина. Встретился там с величайшими мастерами, такими как Николай Симонов, Василий Меркурьев, Александр Борисов. С Симоновым я играл в четырех спектаклях. Один из них - "Тиль Уленшпигель". Он играл Клааса, отца Тиля. Была сцена казни Клааса. Стояло огромное дерево, к которому привязывали Николая Константиновича. Нарезанные ленточки поддували вентилятором и подсвечивали красным. Было полное впечатление, что его охватывали языки пламени. Огромный круг сцены Александринки долго поворачивался, и выезжало уже обгоревшее дерево. Под деревом сидел Тиль и собирал пепел отца.
Вдруг немолодой Николай Константинович сказал: "Я в темноте с круга не сойду. Могу упасть и сломать шейку бедра". Я, молодой и здоровый парень, предложил вынести Симонова. Попробовали на свету, все замечательно. Потом в темноте. Поворачивается круг - и на весь зал крик: "Валерий?" - "Я здесь!" Подхватил его и вынес, все нормально. Но режиссер попросил так не шуметь. Договорились, что я встану за деревом. Как только свет погаснет - я возьму его за руку. Круг повернулся, я взял Симонова за руку. А он так же громко: "Валера, это ты?"
Вообще, Симонов был не от мира сего. Он интересовался только творчеством. Когда его сын Коля оканчивал институт, он спросил его: "Коля, а в каком ты классе?"
Валерий Александрович Баринов родился в деревне Жилина Орловской области. Служил в нескольких театрах Ленинграда и Москвы. Имеет около 200 киноработ. Среди них "Сватовство гусара", "Петербургские тайны", "На ножах", "Классик", "Империя под ударом", "Водитель для Веры", "День выборов" и другие.
Самые гениальные оговорки
Самая страшная вещь на сцене - это оговорка. В Театре Советской Армии был великий артист Борис Ситко. Он в одной пьесе играл толстого Геринга, а в другой - Ленина. И все это было убедительно. Но он всегда оговаривался. Иностранные слова ему было сложно произносить. Играя Геринга, он должен был пройти в зал и сказать: "Приветствую вас, фройляйн Браун". Он же говорил: "Приветствую вас, фрун-брун", - и шел дальше.
Самая гениальная оговорка была в "Ревизоре". Начинается спектакль. Городничий, который должен сообщить о визите ревизора, что-то мучительно вспоминает и говорит: "Я пригласил вас, господа, с тем чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет Хлестаков". И добавил: "Инкогнито". А что дальше играть?
Или вот спектакль "Осенняя кампания 1799 года" о переходе Суворова через Альпы. Должен прийти представитель австрийского императора Минзгер, представиться и передать приказ двигаться в Австрию. В театре стали перешептываться: никогда Ситко не выговорит "Минзгер". Делали даже ставки. Зная, что интрига вокруг этого крутится, ни на одной репетиции он не произносил имя персонажа. Режиссер спрашивал: "Борис Александрович, когда же вы запомните имя?" - "Все будет нормально!" Приближается день премьеры. Перед ней устраивают показ для близких, друзей, чтобы посмотреть на реакцию публики. И все понимают, что сейчас Ситко уже должен сказать полный текст. Все собрались за кулисами. Он понимает, что все внимание на нем. Он вышел, посмотрел на всех и сказал буква в букву: "Я, представитель австрийского императора граф Минзгер, приказываю вам, Суворов, оставить преследование Наполеона и пешим маршем вернуться..." И пауза. Петр Вишняков, который играл Суворова, повернулся к нам: "Куда же он нас отправит?" - "...и пешим маршем вернуться в Австралию". Мы все попадали.