Эдуард Бояков открыл свой театр фантазией по произведениям Лескова
Обозначим сразу: "Лубянскiй гримёръ", поставленный выставленным ровно год назад из МХАТа Эдуардом Бояковым в новосозданном им "Новом театре" - есть по отношению к "Тупейному художнику" Николая Лескова тò же, что "Золотой ключик, или Приключения Буратино" Алексея Толстого по отношению к "Приключениям Пиноккио" Карло Коллоди. Берутся те же хорошо известные персонажи, в целом сохраняется канва, но вставляется в новую раму и наполняется новым злободневным смыслом. И никто не говорит, что это плохо или нечестно! "Приключения Буратино" - выдающееся самостоятельное произведение. Точно так же "Лубянского цирюльника" никто и не выдает за инсценировку "Тупейного художника". Это очень сложная театральная конструкция, даже не просто "театр в театре": рама здесь даже не двойная, а тройная. Персонаж, обозначенный в программке как "Основатель театральной системы", как бы в 1895 году рассказывает историю, которую слышал в детстве (в 1855 году) от своей бабушки; время молодости бабушки - это и есть время действия "Тупейного художника", то есть начало XIX века, время расцвета крепостного театра; но мало того, актеры и актерки в ходе этого действия готовят и представляют пиесу из индийской жизни "Прекрасная Саконтала".
"Театр в театре" - сложное театральное сооружение, актерам нужно всегда помнить, на каком этаже лицедейства они сейчас находятся. Задействованный состав (во всяком случае, тот состав, который был представлен во втором премьерном показе 26 ноября) это, похоже, понимает, но градации им соблюсти удается не всегда. Постановка крепостного театра начала XIX века выглядит вычурно и помпезно, как и дòлжно ("Игра артистов была ниже всякой критики", - приводит Википедия отзыв современников о крепостном театре графа Каменского, послужившего прототипом всей истории), но диалоги порой звучат неестественно и ходульно даже там, где это вроде по смыслу не предполагается. Впрочем, возможно, и это часть их роли. Только исполнительнице главной роли Аделины (Любы) Дарье Дуженковой оказалось "позволено" (или дано?) демонстрировать психологизм - оттеняя то, что она и по роли должна изображать незаурядную актрису.
Впрочем, упреки эти не совсем оправданы. Еще Пушкин подчеркивал, что "драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным". Эдуард Бояков, постоянно декларируя приверженность "традиционным ценностям", делает при этом новаторский иммерсивный театр - сложноустроенный театр-бродилку, театр-шоу, театр-плакат, в конце концов. Зрители переходят по узким темным коридорам с места на место, стоят вдоль стен, в один момент даже проходят мимо загончика с настоящей живностью, намекающей на то, что героиню ссылают на скотный двор. Эти принципы прямо проговаривает в самом начале как бы внедренный внутрь представления аватар Боякова - этот самый "Основатель театральной системы", отвечая на "невинный" вопрос себя же - ребенка:
- Театр, который ты затеваешь - каким он будет?
- Я знаю, каким он не будет. Он не будет скучным, самовлюбленным и безбожным.
И этот же посыл, в еще более заостренном виде, еще раз проговаривается в кульминационной сцене, диалоге Графа и Аркадия, уже после поимки беглецов:
- Я хотел красоту-то растлить, - говорит граф, выученик де Сада. - И в этом мы с тобой заединищки.
- Нет! я хотел красоту от скверны очистить, - горячо отвечает Лубянскiй гримеръ.
Амбивалентность этого растления/очищения проявляется, например, в эпизоде, когда во внутренней пьесе индийская красавица Саконтала, согласно сюжету, сбрасывает накидку, оставаясь топлес - но после первого смущения зрители понимают, что это очередной уровень театральной условности: "соски" пририсованы поверх целомудренного глухого топа.
Приводя эпизоды из повести, необходимо еще раз подчеркнуть: сходство спектакля и его литературного первоисточника обманчиво. Это не инсценировка, а самостоятельное произведение, основанное именно на эксплицитно декларируемых принципах. Чтобы заранее не выдавать все секреты (сейчас это называется "спойлерами"), упомянем лишь один существенный нюанс: у Лескова беглецов выдает поп, у Боякова приютивший их поп вынужден уехать на отпевание, а предательство совершает взявший плату дьякон - и то не по злобе, а задавленный нуждой и отягощенный многочисленным семейством.
Кстати
Сложно устроенное старинное здание в начале Мясницкой улицы, у самой Лубянской площади, пережившее с XVI века множество переделок, пожар 1812 года, помнящее, среди прочих, Наполеона и Циолковского, прямо-таки взывает к сложным театральным штукам, сочетающим историю театральную с историей страны - историей крепостного театра в данном случае. У Эдуарда Боякова большие планы - хочется надеяться, что на сей раз, в новом частном театре, не связанном чужими гособязательствами и спрессованными традициями, он сможет их реализовать и наполнить это старое пространство новыми смыслами.