На российские экраны выходит кинодрама "Плотник" Авдотьи Смирновой
Плотник Осипов живет в Ульяновске с женой Марией и маленьким сыном в построенном своими руками уютном доме. В семье он души не чает и подарок любимой - посудомоечную машину - объясняет желанием освободить ее от быта: "У меня жена в доме для красоты". Нирвану нарушит шишка, вскочившая у мальчика на затылке. Местные врачи заподозрят рак, в Москве разведут руками, в Берлине диагностируют редкую неизлечимую болезнь фибродисплазию, при которой мягкие ткани организма окостеневают, приводят к инвалидности и гибели.
При этом сам больной мальчуган в фильме проходит где-то на задних планах - авторы щадят и его, и зрителей, счастливо обходясь без натурализма и сосредоточившись на психологических катаклизмах в сознании убитых горем родителей. Они мечутся в поисках хоть какой-нибудь помощи, жертвуют всем, что у них есть, но исход ясен с самого начала: лекарств от редчайшего недуга пока нет. Душераздирающая мораль фильма поручена умирающему мальчику, который на больничной койке утешает отца в том смысле, что "смерти я не боюсь, потому что она поможет другим больным детям выжить".
Коллизия, безусловно, не оставляющая равнодушных к слезинке ребенка и уж тем более - к его обреченности. И Сергей Уманов в роли Осипова - бесспорно, событие для зрителей, которые откроют для себя этого активно снимающегося, но впервые получившего такой шанс актера. А дальше вступают в действие вопросы к авторам.
С первых кадров возникает ощущение холодного математического расчета, чертежа, по которому выстроено действо. Поначалу - вышеупомянутая буколика - городская, но все равно сельская: деревянные срубы, ветряки, занавесочки-рюшечки, простой полезный труд, безоблачность семейного счастья, недалекая жена кокетничает с супругом, резвится пацаненок по кличке Заяц; La Paloma с пластинки символизирует старомодное провинциальное счастье, застрявшее между СССР и светлым ленинским будущим. Черты этого счастья то ли обдуманно, то ли нечаянно напомнят советский киномиф в его самых пошлых, не имеющих отношения к реальности воплощениях.
Мать супруги работает в ленинском мемориале, и для недалекой Марии гранитный вождь мирового пролетариата заменил Христа, готового спасти паству от любых напастей - нужно только ему помолиться. А когда в минуту жизни страшную плотник Осипов узнает, что любимый отрок Заяц - не его сын, схема фильма окончательно уложится в другую, столь же умозрительную коллизию: плотник Иосиф - Мария - Агнец - беспорочно зачавший Христа святой дух. То есть сюжет картины катится по насильственно проложенным рельсам евангельского мифа, и эта насильственность, эта претенциозность - главное, что делает невозможным естественное восприятие внешне современного сюжета - сочувствие обезумевшим родителям. Мы только видим, как не слишком умная провинциальная простушка после бесплодного блуждания по московским мавзолеям и больничным коридорам превращается в слепую фурию из дешевого триллера (Анна Рыцарева отважно играет откровенную дуру, что, по-моему, мешает испытывать сочувствие к ее героине).
Итак, перед нами как бы жизнь, отраженная в зеркале евангельской притчи. Или притча, облеченная в прикиды современной жизни. Притча, как известно, оправдает любую условность и снимет любые вопросы - нужно не анализировать, сопоставлять и делать выводы, а просто верить. Поэтому все, что касается подробностей быта, оставлено за кадром. Но мы-то живем не в притче, а показанная на экране жизнь менее всего похожа на лучезарные притчевые причиндалы - и тогда вызовет недоумение легкость, с какой провинциальная рабочая семья, отродясь не выезжавшая дальше Ульяновска, вдруг обнаружит себя в берлинской клинике, где чувствует себя как дома. И как привычно пейзане оперируют миллионами рублей и заоблачными тысячами евро. И как сравнительно просто справится плотник Осипов с приступом ревности, когда жена объявит ему о ком-то ином, зачавшем любимого сына, - после чего с подозрением начинаешь смотреть на гранитную глыбу Ильича в музее.
Слишком многое в фильме происходит как по щучьему велению, и невольно подумаешь, что авторы на самом деле просто не ведают о том, как и чем живет "простой люд" за пределами Москвы и Питера. Это выдает даже фразеология, которую используют персонажи "второго ряда", - с небрежным говорком столичных тусовок актеры "окружения" (мамы, бабушки, местные трудяги) справляются с явным трудом. И если говорят по телефону, то даже не делают вид, что на том конце провода им что-то отвечают. Естественнее в этом смысле выглядит столичный врач Шубин (Алексей Филимонов) - единственный персонаж, который кажется думающим и потому живым: он для авторов "свой", понятный.
Эта позиция - взгляд как бы сочувствующий, но сверху вниз - впервые заявлена в раннем фильме Авдотьи Смирновой "Кококо", где утомленной эрмитажами петербурженке являлась хабалистая питекантропесса с Урала. Ракурс, авторами скорее всего не замечаемый, для них естественный, но "барский", что отчетливо видно со стороны, поскольку это уже не ракурс, а мировоззрение. Так у нас ненароком образовалось "сословное кино", которому больше удаются сцены из Серебряного века или из тургеневского усадебного быта, чем "хождения в народ" в условиях современной загадочной Руси. Оно искренне желает "народу" добра, но стоит ли говорить, в какой мере сегодня кажутся архаичными и барский гнев, и барская любовь.