За что Господь тебе жизнь продлит: Монолог крестьянки, родившейся при Николае II

В ее 108-летней жизни, как в зеркале, отразилась часть истории страны. Со всеми взлетами, репрессиями, войнами, голодовками и победами. За свой век она не произнесла ни единого бранного слова. До сих пор исправно вносит плату в фонд капремонта, который когда-нибудь должен случиться в ее многоэтажке. А ближайшая задача Александры Дмитриевны Марченковой - дожить до Дня Победы.

Прялка у Александры Дмитриевны с молодости. Прядет и вяжет до сих пор. Фото: Рафаэль Зарипов

Колхозница в 10 лет

Я без мамы осталась в четыре года, а братику было шесть. Папа не женился больше двух лет, нас все это время бабушка воспитывала. Никто меня так не любил и не жалел, как она. Помню, лягу с ней спать, а она плачет надо мной так, что у меня плечо было мокрым от ее слез. Маму помню смутно. Помню, как она меня вела за руку и что красивая была. Звали Прасковья. Хоронили ее по снегу, деревянный гроб стоял на санях, они отъезжали от крыльца, а я за ними бежала и кричала, чтобы мама вернулась.

Деревню мою звали Песочным поселком, по обеим сторонам длинной улицы хатки стояли. Наша хатка была соломой крытая. Папа все умел делать хорошо, хатку построил красивую, все завидовали. Потом он женился, у мачехи детей не было. Она нас с братиком все время била. Затем у них с отцом народился братик, он уже большенький был, увидел, как она меня за волосы таскает, не выдержал, говорит: "Мама, за что ты Шуру все время бьешь? Она мне какую хорошую шапочку вывязала, все делает по дому, а ты ее бьешь. Если будешь ее бить, мы от тебя уйдем". Вот с того момента в мачехе что-то переменилось, она перестала меня колотить.

А папы днями дома не было, он с мужиками лес пилил, да потом эти кряжи в город возили и за какие-то копеечки продавали. Вот с этого мы тогда и жили. Я с 10 лет пошла в колхоз работать: картошку садила да полола. Полола чистенько, мой ряд сразу узнавали. Говорили: "Это Шурина работа". А потом, когда еще девкой была, пошла в доярки и 22 года на ферме проработала. По 12-14 коров за раз доила, аж руки опухали.

Всегда было страшно

Все эти революции да переходы в колхозы иногда в ночи вспоминаются, как расвспоминаюсь, потом спать не могу. А потому что все плохое было. Вот то время могу одним словом назвать - страх. Всегда было страшно, кричали, пугали и никто ничего не объяснял. Только маты да угрозы человек бедный и слышал. Всю дорогу в напряжении жили.

Помню, как я плакала, просилась учиться в школе. Мачеха не пустила: "Чему тебя там научат, на собак гавкать?" Так я в школе и дня не училась. Но самоучкой, по газетам, читать выучилась. Буквы вырезала из газет и в слова складывала.

Мой будущий муж, Вася, через дом от меня жил. Помню, как мы с ним дружить стали, я ему говорила: "Вася, ты меня проводи домой, но не целуй. Если мачеха в окно увидит, она меня со свету сживет". Он отвечает: "Шура, как скажешь, так и будет". Вот веришь, мы с ним до свадьбы два года дружили и ни разу не поцеловались. Ни разу!

С Боженькой и без комсомола

Замуж вышла в году 1935-м, точно не помню. Свадебка у нас с Васей была скромная, мы даже венчались, на лошади в церковь ехали. Потихоньку нас повенчали. Ой, если бы комсомольцы узнали, нам бы небо с овчинку сделали.

Я без венчания никогда бы замуж не пошла. С самого детства в церковь ходила, а комсомолкой и дня не была. Меня к Боженьке приучила бабушка. Утром встану, умоюсь, обязательно молюсь Боженьке. Прошу всем своим деткам доброго здоровья. Сама не знаю, кто мне жизнь продлил - или Боженька, или характер мой? Но кто-то точно продлил. Характер какой? Зла во мне никогда не было и нет. Ни одного человека не обидела, только помогала и помогаю.

"Война не гут..."

Война началась внезапно, наши пошли на немца с голыми руками. Ой сколько мужиков погибло в первые месяцы войны. Мой добрый работящий братик Вася сразу погиб. Власть наша не слушала, как мир гудит, все думали, обойдется. Воевать пошла одна беднота и голытьба, хороших хозяев и смекалистых мужиков всех перед войной перестреляли да в лагеря поотправляли. Их, бедных, всех раскулачивали. Все боялись раскулачивания, у кого какая лошадка есть - сразу, значит, кулак. Расстреливали многих, других высылали, и их больше никто не видел.

С мужем Василием Александра даже венчалась. Тайком. Фото: Из семейного архива Александры Марченковой

Вот иногда по телевизору говорят, что к страху можно привыкнуть. Неправда! К страху привыкнуть нельзя, мы спать ложились, нас трясучка колотила. Как в бреду лежишь, утром глаза откроешь, тебя снова трясет, как на веялке. Люди стали друг на дружку злиться, брехню говорить, доносы писали. Зависть началась сильная. Кто маленько лучше жил, их стали ненавидеть. Раскулаченных в лес завозили и расстреливали, несправедливость была страшная. А мы все понимали, но боялись слова сказать. Тряслись от страха, и всё.

Два года немцы жили в нашей деревне. Ой что было! Они облюбовали наш дом, он красивый был. Вот четверо немецких офицеров поселились в доме, спаленку и горницу заняли. Меня с детьми в кухню и клеть выгнали. Я все это время на голову старалась тряпки страшные покрывать, чтобы на меня внимания не обращали. А было, что и сажей лицо мазали для пущего уродства. Они пальцем показывали и говорили, у тебя кляйне детки, маленькие, хохотали, не верили, что я старая. Один из них по-русски понимал, я как стану плакать, он все мне говорил: "Война не гут" - и показывал карточку своей жены и двух маленьких мальчиков, сыновей. И говорил: не знаю, увижу их или нет. Скажу как перед Богом, они меня пальцем не тронули. А молодые же мужики были, откормленные.

Чем мы питались в войну? Страшно вспоминать. Все поля в минах были, боялись туда выходить даже за мороженой картошкой. Все худенькие были, кожа да косточки. Чай с липового цвета заваривали. Вообще липа наша кормилица была. Я сама не верю, что выжила.

Могила для себя

Раз был случай - не приведи бог, фашисты поставили нас с детьми и наших пленных солдат в шеренгу. И заставили ямки копать для себя и для детей своих. Ничего страшней на свете нету, чем копать могилу своему живому ребенку. Зубы стучали от страха. (Плачет). Через одного подходили и расстреливали. Я думала, вот она, смертонька, детей отворачивала, чтобы они хоть не видели, как им в лицо стрелять будут. Они подошли к моей свекровке, которая рядом стояла, и хотели ее выводить из шеренги. Я в ноги им упала вместе с детьми, стала их за сапоги хватать, кричала, что то мама моя. Они нас не убили.

Потом, когда мы, оставшиеся в живых, еле переставляя ноги, возвращались в свой поселок, ко мне подошли две женщины, одна из них обняла меня и говорит: "Милая, ты сберегла жизнь человека, тебе Господь за это продлит жизнь! Вот запомни мои слова". Нас, молодых, немцы закрывали в амбар от детей, и по нескольку дней не выпускали. Мы на стенку лезли от крика! Ой, вспоминать не могу (плачет).

Однажды в Германию нас гнали Брянским лесом, как собак, били люто нагайками. Но не догнали. Наши отбили. Мне до сих пор снится один и тот же сон, как фугаски с криком летят на нас. Звук у них такой противный был, аж сердце заходилось. Как фугаска, бывало, летит, я всех детей накрою, сама сверху и думаю: Господи, отведи, а если попадет, то пусть меня, верхнюю, побьет, а детей оставит. Так и молилась.

Кальсоны с хлебом

Васю своего я на фронт не провожала, он служил в армии, в городе Витебске. Оттуда его на войну и забрали. Письма от него приходили редко, потом вообще перестали. Я, как только была возможность, носки и рукавицы на фронт вязала и все туда отправляла. Когда немцы отступали, они весь наш поселочек спалили, я в это время с детьми в Брянском лесу ховалась. А когда вернулись, все дома наши сгоревшие, только трубы печные торчат. Собак, какие были, и тех перестреляли. Помню, окаменела я вся. Дети возле меня жмутся, а у меня ни слезинки, ни стона. Думаю, ну как же теперь жить?

Сохранился только погреб, из него папа мой сделал землянку. Печечку сляпали, так и жить стали. В то время набирали женщин хлеб жать на Украину, там немцев прогнали, а хлеба осыпались, их некому было убирать. Ну я и решилась. Голод страшный, детей кормить нечем было. Деток оставила на свекруху и поехала. Я в день там по полторы нормы вырабатывала. Хлебушка привезла домой маленько. Везла в старых кальсонах, в гачи насыпала, на шею повесила и везла на себе. Да еще боялась уснуть, чтобы фулюганы не отняли. Папа сделал жернова, зерно крутили, хлебушек пекли с липой пополам, а с отрубей варили кулеш. Молодых листьев липы добавляли, зерно экономили, вот такой был у нас хлебушек.

Папка вернулся

Муж мой вернулся с фронта самый последний, я уже даже не думала, надежду потеряла, грешница. А он долго в госпитале лежал. Почтальонку боялись, как увидишь, что к твоему дому поворачивает - замираешь. Слышишь крик, бабы и дети голосят - значит, похоронку принесла. А дети все равно выбегали на дорогу, все папку ждали. Как-то моя Наташка выскочила из дома, а ей одна девчонка кричит: "Твой папка вернулся!" Вот так наш Вася и пришел домой - раненый, худой, в военной форме с медалями.

Я и сегодня кино про войну смотреть не могу, сердце заходится. Но то, что показывают, это не настоящая война. Так, кусочки.

Я, детка, когда по телевизору слышу, как немцы сегодня нас учат жить и говорят, что мы делаем правильно, а что нет, крестюсь и думаю: ну Господи, как же у них язык поворачивается? Их деды и отцы на нашей земле такое горе сотворили, что даже подумать страшно. А они теперь нас жизни учат?! Ну мы же еще живы, помним все.

Полжизни без паспорта и денег

Паспорт я первый раз в руки взяла в 1952 году, когда мы завербовались на Дальний Восток. Вася мой прочитал объявление, что туда объявлено переселение. Сразу записался и дома объявил, что уезжаем. Когда он это сказал, я причитала, как по покойнику, боязно было ехать на край света. Я же родилась и все время жила в своем поселочке, а тут страсть-то какая. Ехала как глумная, думала, что на смерть. Но мужик решение принял - делать нечего. Тащились в товарном вагоне целый месяц. И вот станция Кундур в Амурской области.

Счастье стало в том, что Вася пошел работать и получать деньги. До этого времени мы же в колхозе работали за трудодни, за палочки эти. Живых денег в глаза годами не видели. А тут муж стал копейку в дом приносить, сразу стало полегче. Детей всех я рожала дома, повитухи приходили, воду в чугунке согреют, и все. Я точные дни рождения своих детей не знаю, года-то хорошо помню, а вот дни записывали уже примерно. Пятеро детей у меня. Я никогда их не била и не ругала. У нас в семье никогда не было ни крика, ни шума, и никто никогда не матерился. Я за свой век слова бранного не сказала. Вася мой на меня ни разу не сказал "дура", а я на него "дурак". Он меня всегда звал Шура, а я его Вася, по-другому никак. Самое большое мое ругательство: "Ой, чтоб ты пропал". А если уж сильно в сердцах могла сказать: "Да забесись ты!" А потом и от него отказалась.

Пенсия у меня 16 тысяч рублей. Мой колхозный стаж не посчитали, все документы в войну погорели, еле нашла двух свидетелей, тех, кто выжил, они подтвердили мою работу. Что начислили, с тем и живу. Никогда не просила и ничего не требовала. Сейчас вот квартиры вдовам фронтовиков давали, мне не дали. Живу в квартире сына, он сказал: "Мама, живи, тебя никто не тронет". Вася мой в 1991 году помер.

Когда полегче жила? Не знаю, больше слез, чем смеха, было. Но, наверное, более-менее при Брежневе спокойнее жилось.

О женском

Я всю жизнь любила по вкусу одеваться. Недавно дочка мне кофту купила, она мне не понравилась, шея голая, ну к чему? Все распорола, перешила, и получилась хорошая кофточка. С воротничком. Прялка у меня еще с молодости, всю жизнь пряла и вяжу до сих пор. Губы никогда не красила, не пудрилась, никаких красок. Умоюсь и волосы приберу, вот и все мои украшения. Сережки носила, до сих пор их люблю.

Посты держу всю жизнь, и по пятницам мясо не ем никогда. У меня хорошего аппетита никогда не было, чуть поем и все. Я всегда худенькая была, без живота, руки-ноги были красивые. А сейчас на руки смотреть не могу, одна шкурка. Когда гляжу на себя в зеркало, слезы льются. Думаю, Божечка, как же я долго живу.

А жить еще хочется

Как стали плату за капремонт брать, я первые годы исправно платила. А сейчас так постановили: я плачу за этот ремонт, а мне потом мои деньги в пенсию возвращают. Ну зачем это? Человеку 109-й годок пошел, а они этого не понимают. Плачу, а потом возвращают. Двойную работу делают.

Пожить еще хочу. Скрывать не буду. Посмотреть на детей, на внуков, на птичек, которые у меня на балконе поют, на солнышко и на небушко. Не хочется с белым светом расставаться.

Что еще люблю? С сыном Колей в карты играть, в дурачка. Но мне нравится, когда никто в дураках не остается. Когда ничья выходит.

Из биографии

Александра Дмитриевна Марченкова, родилась 14 марта 1914 года в поселке Песочный Карачевского района Брянской области. Сегодня считается самой старшей жительницей Дальневосточного федерального округа. У нее пятеро детей, восемь внуков и девять правнуков.