Эксперт "Золотой маски" ответил на вопросы барнаульских театралов
Олег Семенович, вас ведь многое связывает с цирком?
Олег Лоевский: Мы жили вчетвером в деревянном домике во дворе Свердловского цирка. Лет с четырнадцати я уже выходил на манеж то униформистом, то ассистентом. Папа был административным работником, и у меня перед глазами было две картинки: он сидит в маленьком темном кабинете, а на манеже - артисты в лучах света и блестках. Мир, соответственно, делился на тех, кто в тени, и тех, кто сверкает. Я надеялся, что буду всю жизнь сверкать, а получилось, что сижу в кабинетах. Карма такая.
Главное, что я тогда понял: на арене цирка смерть всегда рядом. Я не раз видел, как разбивались акробаты, как хищники раздирали укротителей. Ты ощущаешь близкое присутствие смерти, когда вокруг идет веселье. Артисты цирка между собой ссорятся, как и все артисты, но когда нужно работать на подстраховке, никаких дрязг не бывает.
На мое становление очень сильное влияние оказал Леонид Енгибаров, фантастический клоун. Его называли "клоуном с осенью в сердце". Он ведь был и замечательным артистом: снимался у Сергея Параджанова, дружил с Василием Шукшиным (в фильме "Печки-лавочки" есть сцена с его участием). Был писателем и художником. И, помимо всего этого, был чемпионом Армении по боксу. Свое первое в жизни интервью для местной свердловской газеты я брал именно у Енгибарова. Он сказал фразу, которую потом не раз повторял: "Клоун - это мировоззрение".
Театр и цирк - очень близкие понятия, особенно сейчас. Началось это с французского "Cirque du Soleil" ("Цирк Солнца") и внучки Чарли Чаплина - на первый план вышел невербальный язык, потому что слову перестали верить. Телу стали верить больше, чем слову. От этого понимания, мне кажется, родился современный танец. Потом появилось уже и недоверие к телу, которое тоже научилось врать. Цирк как искусство, связанное не только с телом, но и с трюком, стал по-новому интересен. Я видел потрясающий спектакль по чеховским "Трем сестрам", поставленный цирковым способом.
Советский цирк был трюковым: скрутил тройное сальто, и уже хорошо. Теперь этого мало - нужны антураж, идея, смысл, которые подкрепляются трюками. Посмотрите цирк Славы Полунина - совместились грустные смыслы и клоунская природа отношения к миру. Клоун ведь всегда удивляется миру.
Вас иногда называют крестным отцом провинциальных театров России. Проект режиссерских лабораторий реализован уже более шестидесяти раз в малых и средних провинциальных театрах России. Но любое детище в какой-то момент начинает жить самостоятельно. Что вы сейчас наблюдаете?
Олег Лоевский: У всего есть две стороны. Режиссеры научились быстро ставить и меньше думать. Это плохо, но директорам театров выгодно. Знаю таких директоров, которые приглашают режиссера на лабораторию, тот ставит эскизный спектакль, с ним рассчитываются за пять дней работы и обещают позвать довести начатое до ума. А потом выдают эскиз, поставленный за три копейки, за полноценный спектакль. Экономия! Мы с таким явлением воюем.
Из 1,5 тысячи хороших эскизных работ в лабораториях получилось только пять хороших постановок. Почему? Потому что они по-разному создаются. Эскиз строится на стрессе. Артист должен: выучить текст за пять дней, запомнить мизансцены и понять, чего хочет режиссер, и много чего другого. Он играет в нерве и передает его зрителю. Поскольку никто толком не помнит текст и что делать дальше, все вынуждены следить друг за другом и быть в напряжении. И это творческое напряжение передается залу. Театр же строится на обмене энергиями. Если между сценой и залой нет этого, то артист вянет, а зритель засыпает. Когда же эскиз доделывают до спектакля, энергия быстро уходит, а до кропотливого разбора ролей и смысла спектакля дело не доходит. Поэтому я советую директорам: если понравился эскиз режиссера, дайте ему другую пьесу и пусть работает, как положено.
Почему шедевры, как и плохие спектакли, получаются редко?
Олег Лоевский: В шедеврах поначалу никто ничего не понимает, а плохие работы живут недолго. Даже у великих режиссеров далеко не все спектакли получаются шедеврами. У Мейерхольда подробно описано полтора десятка спектаклей, а он их три сотни поставил. Значит, все остальные были обычными. Основная категория, с которой работает театр, - это время. Мы хотим понять время, в котором живем, и самих себя в этом времени. И надо отдавать отчет в том, что театр ничему не учит. Чему нас вообще можно научить? Какая часть библейской фразы "Не убий" непонятна человечеству? Почему человек, зная, что этого нельзя делать, поступает по-другому? Вот в этом театр и призван попытаться помочь разобраться.
Я считаю, у театра есть две очень важные задачи. Во-первых, эмоционально ударить. Мы должны испытать эмоции. Сегодня люди не хотят этого, закрываются: я боюсь любви, не хочу страдать, не хочу ответственности, не хочу тратиться, вообще ничего не хочу. Театр должен нас как-то дернуть, напомнить, что вне сочувствия, вне эмоций и боли мы не совсем люди. Я уже миллион раз рассказывал случай, который меня сильно задел. Мама приятеля смотрела телевизор. В новостях говорят: "В Бангладеш обрушился мост, погибли 150 человек". Ну погибли и погибли. Переключает канал, там сериал, где героиня говорит: "Мария, Хуан тебе изменяет" - и мама как закричит, как заплачет: "Как это возможно?!" Она предпочла испытать безопасную эмоцию. Потому что переживать по поводу гибели полутора сотен реальных людей страшно.
Вторая задача - напомнить людям, что жизнь очень сложна и нет простых решений, что нам постоянно приходится жить в ситуации выбора. Мы всё и всех пытаемся упростить. А надо учиться понимать других людей, уметь договариваться. Мир сложен, но его постоянно пытаются упростить разными способами. Вот, говорят о верности традициям: поступай, как поступали твои деды. Хорошее дело, вот только деды не сталкивались с теми задачами, которые стоят перед нами. Они решали свои проблемы. Сейчас институт семьи переживает переломный момент. И дело здесь даже не в гей-культуре. Проблема-то в том, что женщина стала экономически самостоятельной и поменялось ее сознание. Нельзя загонять всех обратно в домострой. Даже если это получится, все будут делать вид, а жить по-своему. Мир меняется. Кто не хочет с ним меняться, тот пытается загнать себя и окружающих в разные страшные схемы.
Наш фестиваль называется "Реальный театр" потому, что мы пытаемся говорить о реальности, о настоящем. А не жить в бесконечных парадигмах прошлого или будущего. До сих пор в России спорят, хороший царь Иван Грозный или плохой. Да какая разница? Он жил пять веков назад. Пусть разбираются историки. Или же нам обещают, что будет "прекрасное далеко" через двадцать-тридцать лет. А что сейчас? Кто не понимает реальности, не управляет своей жизнью. Не надо превращать свою реальность в чью-то схему или сказку.
Вы хорошо знакомы с Татьяной Козицыной, которая больше 20 лет возглавляла Молодежный театр Алтая. Она внесла огромный вклад в развитие творческого потенциала театра и его материальной базы. Но на сайте нынешнего МТА в разделе "История театра" о ней ни единого слова. Сегодня на встрече много молодых людей, пусть хоть от вас они узнают о человеке, которого уважает театральная Россия.
Олег Лоевский: Татьяна Федоровна была прекрасным директором, потому что была "отравленной" театром. С ней связано много прекрасных историй. Например, во время строительства нового здания театра она пряталась по ночам на стройке, чтобы ловить воров. Это же такая национальная забава - воровать на строительстве. Однажды, когда ночью приехал прораб на своей машине за кирпичами, Козицына треснула его доской по голове. Вот это и есть одержимость театром. К сожалению, она не сошлась характером с прежними властями края, хотевшими все унифицировать и управлять театрами сугубо через директоров. Татьяна Федоровна оказалась для них очень неудобным руководителем - убрали. Мне искренне жаль, что с Козицыной так поступили. Но в театре такое бывает сплошь и рядом. Чтобы сохранить себя, театр готов принести в жертву любого, зачастую лучшего из всех. Непонятно, правда, ради чего, если театр плохой и ставит что попало.
Автор благодарит за помощь в подготовке материала Татьяну Тимофееву, завлита краевого театра драмы им. В. М. Шукшина.
Но что может театр на фоне нынешних ТВ, интернета и киноиндустрии?
Олег Лоевский: Заниматься конкретным человеком. У театра всегда маленькая аудитория. Я был в одном из театров в Голландии, там в зале перед началом спектакля вообще нет стульев. Человек покупает билет, берет в фойе стул, идет с ним в зал и садится, где хочет. Пришло десять человек - с ними и разговаривают, и вместе разбираются, что же с нами происходит. Лучший зритель для театра - это эмоционально развитый человек, воспринимающий жизнь во всем объеме, способный принимать ответственные решения. Но таких всегда очень мало. Около девяноста процентов приходит в театр просто посмотреть сюжет: кто на ком женился, кто кого обманул и так далее.