Русский музей представляет выставку "Параллельные вселенные. От абстракции к артефакту"

На выставке можно увидеть работу Александра Нея - ажурную терракотовую головку нездешней красавицы. Фото: Жанна Васильева

Едва ли не первой встречает зрителя на выставке увеличенная архивная фотография 1977 года, сделанная Игорем Пальминым на прощальном приеме, устроенном Георгием Костаки перед отъездом из СССР в Грецию. В центре - печальный Костаки, утирающий платком слезы, вокруг него теснятся Владимир Яковлев, Владимир Вейсберг, Владимир Немухин, Эдуард Штейнберг, Франциско Инфанте... Для нынешней выставки эта отсылка к коллекции Георгия Костаки - из числа ключевых.

Речь не только о серии супрематических композиций Анатолия Зверева, написанных, как рассказывают, "на слабо". Эти рисунки гуашью - из числа работ, переданных Аликой Костаки в дар создательнице Музея AZ. Костаки мечтал, чтобы был музей Зверева. Черно-белые листы, где круги, углы и прямоугольники скорее взрывают черное пространство, чем летят в неведомые белые дали, написанные Зверевым в 1950-х, знаменуют начало экспозиции.

Хлебосольный дом Костаки был и местом встречи молодых художников с искусством русского авангарда. Кроме запасников Третьяковской галереи квартира коллекционера была еще одним местом в Москве, где можно было "живьем" увидеть работы Любови Поповой, Ивана Клюна, Ивана Кудряшова, Наталии Гончаровой... Этот опыт встречи с другим искусством отзывался позже в работах мастеров "второго авангарда", как определил "нон-конформистов" Михаил Гробман. Коллекция Наталии Опалевой, в свою очередь, предлагает нам на выставке встречу с художниками 1960-х-1980-х, тем самым "вторым авангардом", искусство которого вырастало не благодаря, а вопреки начальственным окрикам, отсутствию официальных выставок и заказов от худфонда.

Эти две линии - наследование опыта радикального искусства начала ХХ века и противостояние давлению идеологии советской системы после 1950-х - очерчивали границы искусства, что искало язык для разговора со временем и вечностью. Выставка предлагает взглянуть на внутренние переклички, рифмы, сближения...

В основе этих сближений - интерес к толще времени, к архаике древних письмен, к руинам вещей и пространствам древних городов, которые, меняясь, остаются прежними. Так намечается в первом зале диалог между полотном Плавинского "Ураган времени", где складки холста вздыблены, как горные массивы, его же образом "Алтаря Кносского дворца" с торчащими рогами Минотавра, и растянутой шкурой "Джокера" Владимира Немухина, где карточный стол оборачивается шкурой быка... Палимпсест триптиха "Древнерусская рукопись" Плавинского откликается в коллаже Евгения Рухина. Стершееся золотое шитье, чеканка иконных ликов, прорехи холста и огненные всполохи краски словно явились из иного бытия. Фактура этих работ словно обещает прикосновение к тайнам метафизики.

Рядом с ними ритмика овалов, кругов, теней, что завораживает в работах Риммы Заневской, может показаться холодноватой. Но за идеальной выверенностью формы, чистотой линий, четким языком теней проступают образы предметов, словно эйдосы в Платоновой пещере. Работы Риммы Заневской оказываются идеальными собеседниками как для страстной пылающей абстракции Лидии Мастерковой, так и для ее же черно-белой серии, посвященной Марине Цветаевой. Аскетичные, предельно сдержанные работы Заневской вступают в диалог и с тончайшими абстрактными пейзажами Игоря Вулоха, и с выверенной строгой геометрией Михаила Чернышова, и с "паническим реализмом" коллажей Петра Беленка.

Абстракция для художников послеоттепельной поры была вроде корабля, что был способен бороздить просторы иных миров, но мог пригодиться и для создания товарных знаков и интересных конструкций. Достаточно взглянуть на работы Михаила Шварцмана или на скульптуру "Мебиус" Вячеслава Колейчука, чтобы понять, что они делали "невозможный объект" возможным.

От этих работ лишь шаг до открытий эпохи научно-технической революции. Космос, предчувствием которым жили философы и художники начала ХХ века, в 1960-х годах стал реальностью. Выставка помогает увидеть эти сопряжения там, где их вовсе не ждешь. Не только в "Сигнальных системах" Злотникова, но и, например, в синеве "Пустыря" Бориса Свешникова. Свешников протягивает руку врубелевскому "Демону" с его надмирным полетом и вечным падением.

В финальном зале эти переклички, рифмы собираются, словно аккорд. Образы "Спиралей" Франциско Инфанте, картины Юло Соостера и видео "Реконструкции звездного неба" от Платона Инфанте встречаются со скульптурами "Гермы. Космос" Гриши Брускина.