Чем любезен я народу
Чем любезен я народу
Павел Басинский: Существует такой миф о Маяковском, что он был настоящим поэтом, когда был с футуристами, Хлебниковым, Бурлюком, Крученых и другими, а, мол, советский Маяковский - это деградация его творчества. Работал на заказ, писал агитки, поэмы, воспевавшие Ленина, советскую власть. Словом, "наступал на горло собственной песне". Но вот я перечитываю "Стихи о советском паспорте" и в который раз поражаюсь мощи их поэтического звучания. Понимаешь, писать стихи о розах, девах и соловьях могли сотни поэтов, и некоторые, как Фет, даже делали это великолепно. Но написать оду официальному документу, да так, что каждая строчка впечатывается в память...
Я помню, как в студенческие годы мы пели это стихотворение на мотив песни "Гимн восходящему солнцу" британской группы The Animals. "Я во-олко-ом бы выгрыз бю-юрократи-изм…" Стебались, конечно. Но сейчас я понимаю: ведь знали эти стихи наизусть со школы. Намертво. И не потому что заставляли их учить, а потому что невозможно не запомнить. Какая потрясающая ритмика, образность! "И вдруг, как будто ожогом, рот / скривило господину. / Это господин чиновник берет / мою краснокожую паспортину. / Берет - как бомбу, берет - как ежа, как бритву обоюдоострую…" Великие стихи, написанные всего лишь об удостоверении личности. Это мог только Маяковский. Не Блок, не Гумилев, не Ахматова, не Мандельштам. Только он! Вот это и есть диапазон поэтического голоса. Когда лирический поэт, а он был лириком до мозга костей, в том числе и в стихах о любви, пишет оду паспорту, а получаются стихи на века. Как ты думаешь?
Игорь Вирабов: Думаю, это не только про "Стихи о советском паспорте". А ода обыкновенной ванной комнате? Литейщик Козырев вселяется в новую квартиру, будто открывает "землю обетованную": "Брюки на крюк, / блузу на гвоздик, / мыло в руку - / и… / бултых!" Конечно-конечно, какая же тут лирика - с мылом или паспортом в руке? Маяковский заставляет сомневаться: а лирика - это что вообще? Розы и в рифму морозы или не только? Листаю Маяковского... После 17-го года он вроде бы с головой ушел в агитпроп, плакат, газету, злобу дня. Но оставался лириком. Просто он сам был - новая эстетика.
"Господа поэты, / неужели не наскучили / пажи, / дворцы, / любовь, / сирени куст вам? / Если / такие, как вы, / творцы / - Мне наплевать на всякое искусство..."
Не церемонился с литературными собратьями: "Что говорить / о лирических кастратах?! / Строчку / чужую / вставит - и рад. / Это /обычное / воровство и растрата / среди охвативших страну растрат..." Лирическая правда оказалась у него и про растраты, и про паспорт, и про все. Про это можно говорить и с фининспектором, и с товарищем Нетте, "пароходом и человеком". Да, собственно, он сам и объяснял: "Нами / лирика / в штыки / неоднократно атакована, / ищем речи / точной / и нагой. / Но поэзия - / пресволочнейшая штуковина: / существует - / и ни в зуб ногой".
Казалось бы, поэма "Хорошо!" посвящена десятилетию Октября. Вчитаешься - а у него вдруг что-то очень личное, даже интимное. "Не домой, / не на суп, / а к любимой / в гости, / две / морковинки / несу / за зеленый хвостик..." Его цитировать - сплошное удовольствие! То ли из раннего: "Я одинок, как последний глаз / у идущего к слепым человека..." То ли из зрелого: "В небе вон / луна / такая молодая, / что ее / без спутников / и выпускать рискованно..."
Ты вспомнил студенческие годы - а у меня другое воспоминание. Маяковский был любимейшим поэтом моей мамы, и это свое отношение к его поэзии она внушала своим ученикам. Но у меня все время всплывает одна картинка: в самые последние дни своей жизни, тяжело болея, она читала и читала обвал "разоблачительных" публикаций о нашей истории, и среди них, конечно, про Маяковского. Зачем было читать, переживать и отравлять себе жизнь перед самым уходом - вопрос, может быть, философский. Но я сейчас скорее не про маму, а про поколения, выросшие на его поэзии. Самая громкая книга о Маяковском в конце 1980-х, помнишь, была Юрия Карабчиевского. Нет, говорил он, Маяковский с "его странным величием и непоправимой славой" был даже не "жертвой, скажем, сталинских лет" - это был человек без убеждений и духовной родины, по сути, тайный некрофил и человеконенавистник.
Разоблачитель спотыкался на вопросе: "Маяковский, допустим, был верен себе в служении злу, а Пушкин, всегда служивший добру, однажды ему изменил". Он в ужасе: неужели обращение Маяковского к Пушкину - "После смерти / нам / стоять почти что рядом..." - было пророчеством? А в самом деле - разве их имена нельзя поставить рядом? Маяковский - чем не "наше все" двадцатого века?
Павел Басинский: Ну, так они и стоят почти что рядом: от Пушкинской площади с опекушинским памятником до площади Маяковского, где он гордо возвышается, одна остановка на метро. Пешком минут десять идти по Тверской. Но я с тобой все же не соглашусь. Это очень коварная затея: сравнивать кого-то с Пушкиным. Именно потому что он - "наше все".
С Пушкиным и Высоцкого сравнивают: ведь Высоцкий в своих стихах умел говорить языком всех слоев населения - от профессоров до сантехников, от спортсменов до умалишенных. Но универсальность Пушкина не в этом, а в том, что он создал тот русский язык, на котором мы и сейчас говорим. Сравнить язык Петровской эпохи и язык Пушкина - и все станет понятно. Кроме того, читать Пушкина - как чистым воздухом дышать. А от Маяковского часто задыхаешься - то кислорода избыток, то углекислого газа. И обрати внимание: Пушкин на памятнике стоит, склоня голову и сняв шляпу перед народом. "И долго буду тем любезен я народу, / что чувства добрые я лирой пробуждал..." А Маяковский на памятнике - гордый такой! "Мой стих с тр-рудом гр-ромаду лет прор-рвет / и явится весомо, гр-рубо, зр-римо…"
Рычит!
И любовная лирика у них разная. Вот вроде бы один смысл: "Я вас любил так искренно, так нежно, / как дай вам бог любимой быть другим…" и "Дай хоть последней нежностью выстелить / твой уходящий шаг..." Но на самом деле - разные смыслы. Пушкин благородно отпускает женщину к другому, может, более достойному, чем он. А Маяковский хватается за ее ноги, скулит, терзает ее... Но это не отменяет того, что его стихи, посвященные Лиле Брик, гениальны. Просто это другая любовная лирика. У меня у самого слезы на глазах, когда читаю: "Выбегу, тело в улицу брошу я. / Дикий, обезумлюсь, отчаяньем иссечась. / Не надо этого, дорогая, хорошая, / дай простимся сейчас. / Все равно любовь моя - тяжкая гиря ведь / - висит на тебе, куда ни бежала б. / Дай в последнем крике выреветь / горечь обиженных жалоб..."
Но не Пушкин, нет… Мне кажется, говоря о Пушкине и Маяковском, ты имел в виду что-то другое. Может, в последних годах их было что-то общее. Обоих затравили если не совсем бездарности, то "коллеги", которые и рядом с ними не стояли по значению.
Игорь Вирабов: Что касается ножек - не могу не заметить: Пушкин тоже желал "с любовью лечь к ее ногам". И даже больше: вместе с набегающей волной "коснуться милых ног устами". Наверное, он делал это элегантнее, а Маяковский как мужлан: "Хочется крикнуть медлительной бабе: / - Чего задаетесь? / Стоите Дантесом". В общем, не берусь судить.
Я в самом деле немного про другое. Маяковский действительно прямой наследник пушкинских традиций в стратегии своей судьбы, жизнетворчестве. Он не случайно начинал с футуристических призывов сбросить Пушкина с корабля современности - и так же не случайно пришел к тому, что Пушкин остался для него единственным, с кем можно оставаться искренним. "Может, / я / один / действительно жалею, / что сегодня / нету вас в живых..." Пушкинский "Памятник" превратился у него в последний манифест "Во весь голос". Он и не скрывает, что их так роднит. Затравили. Одиночество полнейшее. "Вот - / пустили сплетню, / тешат душу ею. / Александр Сергеич, / да не слушайте ж вы их!" "Их / и по сегодня / много ходит - / всяческих / охотников / до наших жен..." "Тоже, мол, / у лефов / появился / Пушкин..." И главное: "Бойтесь пушкинистов". Бойтесь тех, кто выдает себя за ближний круг. Единомышленников с виду.
Читаешь, и во множестве воспоминаний, и в стенограммах его поэтических встреч с читателями и коллегами - просто девятый вал непонимания, претензий, обвинений. Он то отшучивался, то вмазывал в ответ, как мог. У критиков рефреном: зачем ему вот это о "советском паспорте"? Это такая дань "товарищу правительству"? Продался? Нет, он как раз шел в революцию не конформистом или приспособленцем. И что, в конце концов был вынужден разочароваться в идеалах? Нет, в том-то и дело: вера, которой Маяковский оказался одержим, осталась - это действительность с ней разошлась. Революции оказались нужны не искренние верующие, а прозаседавшиеся, присыпкины и победоносиковы. В том-то и дело: безоглядный, чистый идеал остался. Только рядом с поэтом равных, искренних не оказалось никого.
Как расставлял акценты первый биограф Пушкина Анненков? После того, как были написаны "патриотические пьесы "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина"... самым неожиданным образом устроилось и официальное, служебное положение Пушкина". Не то чтобы Пушкин карьерист, не то чтобы "продался", но - дело-то житейское. Именно "пушкинскому кругу", многим из друзей-соратников оказалось так важно доказать, что Пушкин исписался, в кризисе, предал идеал мятежной юности и пришел к своей нынешней вере по заблуждению или из корысти. И с Маяковским - все время ведь доказывают то же самое.
Вот в этом сходятся два больших поэта. Их идеал, их вера вызывают злость (а то и ненависть) со всех сторон. И сверху, и снизу - все вдруг страшно возбуждаются, начинают копаться в их белье, чтоб только доказать: на самом деле идеалы - выдумка, их нет. И в этом смысле Пушкина с Маяковским можно назвать сознательными самураями. Одного застрелили, другой застрелился. Идеалисты, искренние, честные, всегда заведомо обречены. Они хороши только в виде памятников. Но что с нами будет, если на свете не останется ни одного идеалиста?
Павел Басинский: Когда я думаю о Маяковском, то почему-то вспоминаю один советский мультик, где стали ремонтировать зоопарк и зверей надо было расселить по квартирам. Всех расселили, а жирафа не смогли - не тот метраж. И вот заяц ему говорит: "А чего ты такой большой? Надо быть маленьким". Кстати, Маяковский был художником и любил рисовать жирафов. У него во ВХУТЕМАСе, где он учился, и кличка была "Жираф", потому что высокий и постоянно носил вязаную желтую кофту (это потом уже ее принимали за футуристический эпатаж). И вот я думаю: в чем значение Маяковского сегодня? В том, что поэтов вроде бы много, а крупных личностей среди них не наблюдается. Таких, знаешь, кто сразу выделялся бы из толпы. Чтобы можно было представить его в виде памятника на площади. Как ты думаешь?
Игорь Вирабов: Таких - точно нет. Но вдруг это просто мы не замечаем? Маяковскому тоже кричали из зала: "Ваши стихи не греют, не волнуют, не заражают!" Он отвечал, что он не печка, не море и не чума. Он отправлял своих героев-паразитов из "Клопа" и "Бани" в несбыточное будущее - там главначпупсы оказались не нужны. Но вот уже больше полувека прошло, а вокруг нас антигероев Маяковского по-прежнему хватает: главначпупсов, мошенников, карьеристов, бюрократов, разных притаившихся вредителей. Кто-то считает, что Маяковский уцелел в литературе лишь благодаря своей смерти и стараниям подруги Лили Брик.
Его то сбрасывают с парохода, как он сам когда-то сбрасывал классиков, то возвращают. Сам он все время заклинал прекрасное далеко в своих стихах - верил, что они дойдут через хребты веков и через головы поэтов и правительств. Дошли? Конечно.
Он и в наше время остается поэтом верным и насущным. И ненависть его ко лжи и пошлости - навсегда актуальны. "Братьям писателям" в 1917 году он объяснял: "Причесываться? Зачем же?! / На время не стоит труда, / а вечно / причесанным быть / невозможно..." Так и остался - непричесанным. Слушайте, товарищи потомки! Нет? Ну, не хотите - не слушайте. Что касается меня - мне легче жить оттого, что есть у меня мой Пушкин, мой Маяковский. С ними легче дышится. Они учат верить и не предавать, потому что верят и не предают не для кого-то или чего-то, а прежде всего для самих себя.