Под московские крыши улетали знакомые имена и факты, дирижер рассказал и про пианиста Николая Рубинштейна, без которого бы Московской консерватории не было, и про уникальный французский орган, и про лучшую в мире акустику Большого зала, и про то, что Чайковский был здесь первым профессором по классу композиции: "И с тех пор все вокруг Петра Ильича здесь только и крутится". Но журналисты, конечно, ждали от маэстро другого - эксклюзивных воспоминаний о месте, где он учился, блистал и где уже в далеком 1996 году создал "экспериментальную кафедру альта".
Интонации и темы сменились, едва Башмет привел группу экскурсантов-журналистов в фойе консерватории. Здесь дирижер остановился у одной из колонн и на пару секунд замолчал, будто во что-то вслушиваясь. "Однажды за этой колонной меня кто-то окликнул. Это оказался Рихтер, который предложил мне вместе репетировать. Так я начал играть с Рихтером". И Юрий Абрамович по-молодецки побежал по ступенькам вверх, по пути рассказывая, как в пору его студенчества "мы, взявшись за руки, брали штурмом эту лестницу, чтобы пробиться в зал без билетов. Тут буквально ломались перила!"
Казалось, что режим гида окончательно сменился воспоминаниями, но вот, не успев отдышаться, Юрий Абрамович обращает внимание увешанной камерами и микрофонами группы на знаменитый витраж "Святая Цецилия". Покровительница музыкантов изображена напротив входа в Большой зал. Но история о том, как в 1941-м в соседний дом попала фугасная бомба и это уникальное стекольное полотно разлетелось вдребезги, "туристов" не вдохновила, давайте лучше о великих!
"Я ведь тоже до поступления в консерваторию был звездой, известным во Львове гитаристом. Если бы Чайковский меня не соблазнил, я бы так и играл "Битлз", - поддался журналистскому натиску Башмет. - Поэтому когда приехал в Московскую консерваторию, решил, что достоин познакомиться со всеми легендами лично. Я просто подходил ко всем и по-свойски радушно протягивал руку". Не все отвечали молодому Башмету взаимностью, и лишь Ростропович, который вечно носился по коридорам и возил за собой на колесиках виолончель, радушно програссировал: "А-а-а, друг дорогой!"
"Он никогда меня не видел, и тут такой прием! Вот это личность! Дальше он потащил меня к себе в класс, и я три часа просидел в полном счастье!"
Счастье сменилось драмой, когда Ростропович давал свой прощальный концерт перед эмиграцией. Тогда даже на генеральной репетиции зал консерватории заполняли люди в штатском. "Мы, конечно, сильно переживали на той репетиции. Купили маэстро по гвоздике. И вдруг он в полной тишине поднимает руку вверх и говорит: "И все же гениален был наш Ильич!" И только через паузу добавил: "Я имею в виду Петра Ильича". С нами, студентами, тогда просто экстаз случился! Да, чего только в этом зале не было".
Сегодня об этом странно слышать, но не было здесь долгое время альта. Тот же Башмет с ним объездил полмира, но Большой зал консерватории был для него закрыт, не очень-то в чести была эта странная большая скрипка. Юрий Абрамович вспоминает, как волновался, когда концерт здесь все-таки разрешили: "Было нервно, но очень хорошо". Свою экскурсию Башмет завершил в фойе партера Большого зала - у "Славянских композиторов" Ильи Репина, снова вспомнив о Чайковском, которого, вот странность, на главной картине консерватории нет. "Я хочу на прощание показать вам один ролик. "Солисты Москвы" исполняют Чайковского на полуострове Рыбачий. Это - край земли, там было холодно, ветром уносило смычки, а из зрителей были только птицы. Но главное другое - эта красота такое же наше богатство, как и музыка Петра Ильича".