В Горках пройдет награждение победителей конкурса "Доживем до понедельника"
Название, конечно же, отсылает к давнему фильму Станислава Ростоцкого. Что в этом фильме происходит? Одна лишь школьная неделя, день за днем, - как концентрат всех жизненных страстей, характеров, очарований, разочарований, и обид, и вдохновений. Дело не только в школе - так всю жизнь: неделя кончится, а в понедельник снова, круг за кругом.
В 15 лет и в 50 - всегда найдется тот, кто нам нужней всего. Кто учит жить. По совести или бессовестно, примером, опытом, и мудростью, и даже глупостью своей - но постоянно учит. Как без этого? Без этого - не жизнь.
На конкурс принимались истории на русском языке объемом от 5 до 15 тысяч знаков. Жанр не имел значения, главное, чтобы рассказы соответствовали теме конкурса в самом широком ее смысле: не только и не столько об уроках, полученных за школьной партой, но об уроках жизни.
В конкурсе приняли 636 авторов из разных городов России и двенадцати стран мира. 232 автора претендовали на участие в писательской резиденции, которая пройдет с 7 по 27 октября в загородном отеле "Усадьба Горки" на территории подмосковного музея-заповедника "Горки Ленинские".
А 8 октября в Горках пройдет награждение победителей.
1 место занял Валентин Юрьев из Перми с рассказом "Малахитовый "Кунгур". 2 место у Владимира Фиалковского, из Санкт-Петербурга, "Нестраховой случай кота Моисея". Третье место у Анны Музыкантовой из Архангельска с рассказом "Мамина батарейка".
Полный список победителей на портале ГодЛитературы.РФ
"РГ" публикует один из рассказов конкурса, который будет награжден специально издательством "Искусство XXI век".
Екатерина Кривогорницына. Речонка, Бережок, Девчонка, Рубашонка, Рюкзачок
Кочевье к свету, зима в обносках
Влетаем в лето, срываясь в поиск
Смыслов
А их и не нету!
- Ну хватит, хватит говорить стихами! Надо выбрать дело. Дело - это ведь сама жизнь. Не вечно же тебе бегать оглашенной и записывать всю дребедень, попадающую тебе в голову! - кто-то волен ворчать, а кто-то молчать.
- Я уже умею добыть себе еду. И терпеть голод, если надо. Тундра дарит мне свои, а небо чужие стихи. Разве писать их, - это - не мое дело, зачем же еще другое? Ты уже растопил свой семьдесят седьмой снег. Все равно и стадо, и снасти тебе некому оставить, кроме меня…
- Я не спорю. Из семидесяти семи снегов всего шестнадцать я воспитываю тебя хорошим человеком. Ты знаешь тундру, и она знает тебя. Но она - еще не весь мир. Как же ты выяснишь, что тебе действительно нужны только мои олени и свои стихи, если не попробуешь обойтись без них хотя бы и в городе, хотя бы и с ровесниками?Хотя бы год? Неиспытанное не засчитывается…
Алине кажется, что она с дедом кочует с младенчества. У поселковых детей был теплый детский сад, с красивыми окнами и пальмами в кадке. Приезжая за пенсией - каждый за своей, они вдвоем подолгу глазели в окно. Кино было такое: вот разносят белоснежные тарелки со сладким снегом, дед говорит, что это манка. Дед утверждает, что Алина ее пробовала и ей даже понравилось, но только за тарелку манки она не захотела оставлять деда, и оленей, и сбегала до тех пор, пока это не стало уже совсем бессмысленным. Дед с трудом, но оформил опеку. Записал девочку на домашнее обучение. Приезжали в поселок раз в месяц: сдать и получить домашние задания, купить муки, сахара, чаю. Алина не помнит никаких подробностей, особенно детский сад. Ей казалось, что всегда сверху было только небо и внизу тундра, и между ними начинка из их кочевья. Зимой они просто менялись местами - все было серым, белым, определенным... И даже снеговое, буранное кочевье вверх тормашками было в порядке вещей. А теперь весна. В небе томительно тянулись разнообразные облака. Тундра цвела невозможно яркими цветами. В поселке дети, с детством из кашки, сдавали последние экзамены. И Алина их сдает. Все-таки сдает. Весной все трудно, тесно, тревожно... Каждую секунду происходит жизнь. Как же с ней совладать? И сейчас, в классе так шумно, будто река, знакомая ей с первого дня жизни, хлынула на берег и вынесла всех своих рыб, и рыбы эти вдруг начали галдеть как птицы. И на галдящих чудесных рыб накинулись с шумом самые крикливые существа на свете - колымские чайки. На птичьем базаре в ее тундре не меньше песен, но не так шумно. А это дети не захотели оставить без внимания два события: Алину, пришедшую на экзамен и деда, сидящего на нартах возле школы.
- Ты откуда взялась? Зачем же ты здесь? Разве ты что-нибудь можешь сделать с собой, с миром и с нами? - суть их шумных вопросов...
Уж во всяком случае она, Алина, точно не собирается ничего объяснять этим чайкам и вдруг заговорившим рыбам. Молчать. Молча действовать. Неожиданно и прямо. Особенно, когда вас вынуждют криком, матом, толпой... Алина со всей силой влупила по носу мальчишке, который начал остроумничать насчет деда - "Прояви свое уважение в твоем молчании, друг", - ответила она разом на все вопросы. Река забрала своих рыб обратно.
Дедушка никогда ни в чем не винил отца. Ему было всего 23 года, когда родилась Алина и умерла ее нежная мама. И горько ей вовсе не оттого, что отец оставил девочку. "Это потому, что зверь в твоем сердце не хочет есть солнечный свет, а хочет питаться мраком", - говорит дедушка. Вот ведь выдумщик! Откуда ты берешь эти мысли, деда? Вот учебник по геометрии: "…из теоремы о сумме углов треугольника следует: если в треугольнике один угол прямой или тупой, то сумма двух других углов не больше. Значит, в любом треугольнике есть два острых угла, а третий - либо прямой, либо тупой, либо острый...". Здесь, в этом учебнике ничего нет про сердце, выбирающее чем питаться. Ну положим, геометрия прямолинейна и остра, бессердечна. Возьмем иной предмет, живой предмет. Русский язык: "у существительного творительного падежа "врачом" после шипящей буквы суффикс "-ом" находится под ударением. Следовательно, согласно правилу выше, следует написать гласную букву "о" под ударением. Приведём ещё примеры существительных, у которых под ударением находится гласная после шипящей: Речонка, Бережок, Девчонка, Рубашонка, Рюкзачок…". Дед смеется: "Ты нашла свое пророчество! Собирайся-ка к отцу! Речонка, Бережок, Девчонка, Рубашонка, Рюкзачок! Следование пути и подражание доброму выветрит из сердца дурное! У тебя все сбудется!", - и повторил каждое слово, словно заклинание, подняв указательный палец вверх. - Мне не нравится эта многозначительность, дед! Ну их всех! Ведь обходился же без меня весь большой мир все эти годы, так теперь зачем? И почему ты решил, что сбудется правило из русского языка, а не геометрии, дедушка? - девочка свернула листы с черновиками и молча вышла из класса, пахнущего выброшенными на ветер годами.
- Ни здрасьте, ни до свидания! - вот они, издержки домашнего обучения! - проворчали ей вслед скуластые математичка и русичка. Но тем не менее твердое "пять", можно жить и даже раздышаться, поступить в университет.
Два года назад, когда Алине исполнилось 14 лет, неожиданно написал отец. Звал в город жить у него. У него - это значит в новой семье, где вместо нежной мамы была другая… Был и другой ребенок. Сын. Отцы всегда хотят сыновей почему-то. Именно этот сын стал причиной того, что Алина сожгла письмо отца, и убежала на другой конец тундры. Дедушка только покачал головой. Потом снова были письма. Моросящий дождь из строчек, которые почему-то стали сначала такими знакомыми, а потом и желанными. И этот небольшой, но регулярный дождик напоил ее горечь чем-то сладким. -Ты - злюка, избыть из сердца зло значит прожить достойную жизнь, - дед опять выудил очередное мудрование.
Школа закончилась. Началось Алинино последнее лето в тундре. Дед как будто задался целью выветрить из девочки остатки ее детства. Решил обновить кровь в стаде и взял самцов из самых дальних кочевий. Перегоняли оленей без роздыха, аж от самых предгорий Великого хребта. Ели меньше, чем обычно и все без хлеба с маслом, весь сахар доставался важенкам. Алина вытянулась, похудела, черты лица как будто обновились. Вечерами оба валились спать в полном изнеможении. Однажды оба одновременно почувствовали, как посвежел воздух, полуденное марево испарилось с остатками лета. Арктический ветер принялся выдувать тепло из тундры. Небо разомкнула объятия и удалялось от земли все выше и выше. На тонких березках теперь подолгу висел ночной иней. Осень. Осенью надо готовится к неизбежной зиме. Алина прощалась с рекой. Она говорила с ней привычно не тая ничего, что заполняло ее до макушки. Иногда ярость, иногда слезы ... Бурливая река так хорошо умела слушать! Так утешала! Уносила прочь поток тяжких мыслей, растворяла в пену все ее дневные скорби, остужала ее юношеский гнев, смывала всю сердечную усталость. Алина обняв колени сидела на берегу, пока солнце не проложила к ней по воде золотую дорожку. - Вот и ты, мое солнце, хочешь сделать меня путником, - с неизбывной горечью подумала девочка.
Впервые Алина не провожала вертолет, а летела на нем. В маленький, затерянный среди гор поселок вертолет раз в месяц прилетал с почтой, посылками и людьми, которым очень-очень надо было в город. Молодые мамы, месяц назад уезжавшие с огромными животами, бережно передавали встречающим розовые и голубые свертки…
- О! У Андрейкиных-то мальчик родился! А у Степановых девочка, - по цвету определяли земляки содержимое свертков.
Невестка Степановых белозубая Настя хохотала - у нас тоже мальчик, от сестры розовый достался!
Бабушки, уехавшие в город "помирать", вполне себе живые вернулись на родину, с тем же "помирать" на устах. Их тоже, как новорожденных, бережно передавали из рук в руки.
Двое рослых "полярников" с местными мужиками споро закидали на борт сумки, баулы и в минуту весь багаж был загружен в вертолет. Легко спрыгнув из кабины, летчик обежал вертолет, поднялся в разинутую пасть грузового отсека, проверил груз, перетрусил какие-то мешки, потом пробравшись сквозь наваленный холм сумок, встал у пассажирской двери и по списку стал выкрикивать фамилии. Алину тоже окликнули "Соркомова?" - "Я здесь!" радостно закричала девочка.
Попутчик рядом спросил побледневшую Алину:
- В больницу?
- Нет, к отцу.
- Домой, значит, - кивнул он.
Нет. Иногда "к отцу" не означает "домой". Горечь снова заполнила Алину. Вкус этой горечи никогда не оставит ее. Интересно, когда она родилась кто-нибудь завернул ее бережно в розовый конверт? Улыбнулся широко родне? Приветствовал ли ее кто-нибудь всплеском рук? Наверное, только дедушка. Дед! Неужели она возьмет с собой в путь только эту горечь? Разве не положил ей дедушка с собой добрый кусок оленины, вяленой рыбы, морошки… и нужны ли эти гостинцы тому, кого она называет отцом, но совсем не знает? Зато она знает, как весело скрипит снег под нартами дедушки. Как звонко он колет и лед, и дрова. Как он умеет проворно собрать разбредающихся в страхе оленей, учуявших волков. Как не хочется уезжать из хорошо ей знакомой зимы в холод неизвестности! Нет! Нельзя взять с собой только горечь, ведь ее воспитал славный дедушка Макар! "Кто любит поплакать, тому жизнь даст много соленой воды! А кто любит смеяться - тот на каждом шагу будет жмуриться от света", - интересно все-таки он сам придумывает свои бесчисленные присказки или кто ему на ушко шепчет? Она отвернулась к иллюминатору и стала смотреть, как вертолет взбивает сливки самого белого северного снега.
В тесной квартирке на пятом этаже собирались пить чай. Звонок в дверь заставил хозяйку прибавить огня под сковородкой и чайником - Она приехала...
Алина ввалилась в проем двери, как навьюченный олень. Отец. Рубашка в полоску. Как сладко вжаться в эту незнакомую грудь. Подняв лицо, Алина впервые близко-близко увидела свои собственные глаза и в мгновение отпрянула. Сзади за подол ее расшитой дошки потянула чья-то маленькая рука. Сын. Витя.
- Ну вот и отлично! Все в сборе, будем пить чай! - что-то наигранное, кроме того, что чужое…
Началась именно та жизнь, которую Алина еще тогда, в тундре, мучительно подозревала в качестве платы за пророчество русского языка. Но пока оно сбывалось был смысл. В этом городе нет воздуха ни зимой, ни летом. Нет яркого света. Движения всегда строго направленные. Эти - влево, те - право.
Видеть в квадрате - луну
В круге окон - пепел
Лишь для того, чтобы гнуть
Белую линию света…
Хлорированная вода и ярко приправленная еда сделали ее тело чужим: волосы стали непослушной паклей, гибкость и ловкость за ненадобностью скопились складками под животом. Но не это было горше всего. Отец не решался с нею заговорить о ее матери. Алина почуяла, поняла, что дело вовсе не в том, что она - его дочь. Причиной его писем был сын. Поздний и желанный ребенок. В семье больше нет и не может быть других детей. Оба взрослых как-то вечером, за неизбежным чаем, уперлись в один единственный вопрос - окончательно осиротить сына в неотвратимо наступающем будущем или потерпеть временные неудобства, но передать вожжи жизни сына кому-то помоложе? Возникла линия Алины. Ей будет доверено все, что после шестнадцатилетия сына. Письма писал сам отец, хотя бы не под диктовку жены - и это было достаточной причиной еще очень долгие месяцы и даже годы спустя ей казалось, что письма эти вызвали к жизни все же хорошие события. Поступила-то Алина сразу, но начала кое-как. В первый раз "посиди с малышом" затянулось до вечера, но были извинения. Тогда на факультете ее отсутствия никто не заметил. Первые дни семестра все равно только установочные. Никто никого не знает. Знакомятся с порядком, правилами, преподавателями. Приноравливаются перед долгим забегом. Опытный каюр Алина знала это наверняка: никто не стронется с места сразу, вскачь. Месяц спустя был провален кафедральный диктант. Накануне семья не спала. У Вити лезли зубы. "Это плата за то, что сбудется", - твердила она про себя, накрывшись с головой одеялом. Промашек больше не будет. На следующий день вечерний чай затянулся. Витю не оставит. Сама после Нового года переселится в общежитие. Отец сидел низко опустив голову. Горечь оказалась не избыть…
В клубе поселка, оставленного Алиной десять лет назад, начался поэтический вечер. В переднем ряду по просьбе Алины поставили большой портрет деда. Артисты русской драмы, приехавшие декламировать и театрально представлять ее стихи, уже обзавелись парой оленьих унтов и были готовы потерпеть не столичные условия уже ради самого искусства…
… и вот началось… объявили: "Дуб Аристотеля"! Прости, дедушка, - прошептала Алина…
- Ну вот, начни...
"Поэтика" моя тебе, не гугли
Попробуй описать то дерево...
Оно растет давно уже под окнами твоими...
- Ммм "Раскидывает ветви", "По утрам шумит", - да ведь поди такое было...
- Сама поди... У каждого второго моего ученика, а первые из них писали, что "ветви плыли..."
- Далеко ли?
- Забрали мачтами на корабль Одиссея... считается, далече...
- Понятно, но знаешь ли, старик, в чем дело... Мачты, Одиссей, мучительный туман, который то сгущается и зреет, то рассеивается... все это было, было... и есть ли смысл теперь весь этот хлам по-новому ворОшить?
- Ну знаешь, ставь ударение на слоге верно, потом уж задавай вопросы посложнее...
- Нет, ну серьезно, ну что с того, что я вот этот дуб твой опишу по-новому, так, как раньше до меня не сдюжили другие? Великие, хромые и босые, и сгинувшие мачтами в кораблекрушении вселенском и попавшие в журналы, книги... врезавшиеся с наскоку в материю неплотную, невязкую, но смертельно ранящую... что с того, что кто-то снова и снова будет выстругивать новые слова и сочетания слов. Знаешь, я мечтаю о молчании. Мечтаю, чтобы точка больнее била, громко говорила запятая, а тире и вовсе пригвождало к Истине. Слишком много слов и мало знаков... Но я тебя уважу, первый встречный на филфаке, старик, которое НАЧАЛО означает для всего - и дуба и вокруг него...
...
- Держи вот ... "Вот это дерево, оно, действительно, растет с тех пор, как мама с папой были только в планах... и вовсе это - лиственница, а не дуб, у нас они не произрастают и ветви их у нас не плавают в сибирском море неба..."
- Море неба? Мне кажется напыщенно, но пролетая духом в вашем небе, согласен, что тут оно - морское дно скорее...
- "...Вот это дерево, оно - часть леса, который был выкорчеван под усадьбу деда, его оставили, потому, что оно было здоровым и могучим - ах, да, наверное, банальщина пролезла... раз здоровый, то и могучий... тааааак, а если вот как... Это дерево с корней и до самой верхушки - мачта на родовой ладье, что плыла сквозь века, тревожимая набегами, раздорами и.…"
- Опять история, и древо вновь семьи, тут хорошенько Геродоту бы размяться... Любители на ствол любой наматывать истории семьи, как будто нет другого взгляда...
Я полечу сейчас на запад и обогнув его по северу, нагряну в Питер, полетаю и дух переведу... и снова на восток, мне хочется увидеть, как с сакурой помучается твой ровесник со слогом вместо имени ... коротким...
- Привет ему передавай, скажи, что лучше быть немым, чем богатым словом...
- Нам разговора этого ни жизнью, ни судьбою не замять. Он состоялся. Ведь так?
- Ты такой же вздорный старикан, каких встречала пачками я в юности своей. Всегда больны, всегда во всем слабы, все ноют: то небо им не то, то суп им не соленый... все время ходят с меееееленькими сеточками и мечтают ею вытащить севрюгу пожирнее, но не даются рыбоньки. Они свои поддраповые души скукоживают в мааааленький такой кулек и ноют, ноют, ноют... выпей пузырек, закинься аспирином, а я тебя назавтра зачекиню к терапевту, пусть выпишет настойки, витамины, свежий воздух и что-нибудь от вздутия душонки...
- Как же ты жестока, ужас...Что за горечь питает твое сердце, детка?
- Нет, ужас не в жестокосердии моем, а в том, что для настоящего полета все же нужен Дух, а не забота выноса мозгов у старикана, вместе с судном... мы оба недостойны присесть в осеннем парке с томиком стихов ...хороших... ты по немощи своей бесплотной, а я - физическим уродством не-поэта.
Взвалив на плечи тяжелый рюкзак, Алина взобралась в вертолет. Возвращаясь в город, летели над снежной тундрой, похожей на тарелку манной каши. Нигде белое пространство не было нарушено оленьими тропами.