С Кафкой по жизни. В Еврейском музее и центре толерантности открылся "Процесс"

"Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест". Так начинается роман "Процесс" Франца Кафки.

Роман этот не был закончен и был приговорен автором к смерти, как и все остальные рукописи. Но верный друг Макс Брод оказался неверным душеприказчиком и вместо печки отправил рукописи издателю. Поскольку главы были в разных папках и автор уже не мог подсказать, в какой последовательности их разложить, то Брод решил, что хронологический порядок глав ничем не хуже других вариантов.

Выставка "Процесс. Франц Кафка и искусство ХХ века" в Еврейском музее и центре толерантности возвращает нас в точку неизвестности и выбора, перед которым оказался лучший друг Кафки. Какой маршрут движения по выставке вы построите, такой и будет ваша история.

Перед "Красной дверью"

Кто-то свернет в "контору", где среди стен, закрытых одинаковыми папками с надписью "Дело", найдет альбом Виктора Пивовара "Лицо". Там воспоминание оказывается стертым, как и имя, а встреча обернется невозможностью узнать себя, а значит - жанр автопортрета исчезает, как тень у романтиков. А рядом будет ждать рукодельная "шкатулка" от Елены Елагиной, внутри которой вышиты на подбитой ватой ткани слова "Высшее", "Адское". Уютная модель мира для домашнего употребления.

Какой маршрут движения по выставке вы построите, такой и будет ваша история

Кто-то предпочтет саспенс и двинется сразу в чистенькую комнату с полосатыми обоями. Там стоят радиола, венское кресло, висит старинное зеркало. Там смотрит испытующе в упор рыжая девочка на портрете, написанном в 1920-х годах Яковом Шапиро. И девочка, и "Женщина с высокой прической" на картине Хаима Сутина, и бильярдисты в работе Леонида Зусмана, как и танцующие на гравюре Макса Бекмана, - все они явились из 1920-х, из немецкого экспрессионизма и фильмов Мурнау. Мир, то ли в преддверии конца, то ли после него… Следующая комната с железными контурами мебели Ани Желудь, с апокалиптически вопящей "Головой раба" Василия Чекрыгина и с его же жуткими картинами голода в Поволжье не оставит сомнений, что апокалипсис уже случился. Просто человечество его не заметило.

Кажется, что создатели выставки - куратор Мария Гадас и команда музея - пошли по пути, предложенному самим Кафкой. Когда с ним обсуждали иллюстрации к новелле "Превращение", писатель настаивал: "Само насекомое нарисовать нельзя. Его нельзя показать даже издалека […]. Если бы мне самому позволено было сделать предложения по иллюстрации, я бы избрал такие сцены, как родители и прокурист перед запертой дверью, или еще лучше: родители и сестра в освещенной комнате, и при этом открыта дверь в совершенно темную комнату". На выставке появляется и прекрасно освещенная комната, и зияние темноты в проходе. "Запертая дверь", словно из этого письма Кафки, кстати, тоже есть. В начале выставки эту роль сыграет "Красная дверь" Михаила Рогинского. Крепко сбитая, покрашенная намеренно грубо, она тут отсылает не к брутальности "вещи", противопоставленной картине в 1960-х, а ко входу в "сценическое" пространство.

Театр без театра

При этом выставка не предлагает "инсценировку" ни "Превращения", ни "Процесса", ни "Замка". Ни иллюстраций, ни постановок тут нет. Параллели между прозой Франца Кафки и художественными мирами ХХ и ХХI столетия возникают не в сюжетах, они резонируют во внутреннем пространстве человека. Этот резонанс может происходить в разной тональности. Ее могут задавать экспрессионизм, сюрреализм, концептуализм, живописная абстракция... Но ни времена, ни страны, кажется, не имеют значения. Экспрессивные почти монохромные гуаши Георгия Щетинина, запечатлевшие больницу и улицу 1970-х, рифмуются с перевернутой головой на линогравюре Георга Базелица 1982 года. Мир вверх тормашками - фирменный прием Базелица. "Красная фигура" между косыми линиями неба, полосками полей и зеленью травы, высится до небес на холсте Малевича 1930-х. И - отзывается в "Обитаемом пейзаже" Гарифа Басырова 1990-х, с его спящим персонажем, зависшим над землей.

Рабочий в темных очках слепца, в поношенном костюме - "Юбиляр", чей портрет в духе новой вещественности написал Отто Нагель в 1924-м. Эта работа несла социальный месседж, противоположный оптимизму производственной картины Елены Бебутовой. Ее полотно "Браковщицы. Розлив нарзана" из Ульяновского художественного музея для выставки было отреставрировано в Центре им. Грабаря по заказу Еврейского музея. Девушки в огромных темных очках проверяют на трещины бутылки нарзана. Бебутова, кажется, задумывала превратить пространство картины с цехом, конвейером и "софитами" в своего рода ренессансную идиллию с арками окон, голубыми одеждами работниц, воплощавших нового человека. Но неподкупный реализм новой вещественности и оптимизм производственного ренессанса равно норовят соскользнуть то ли к Брейгелю, то к сюрреализму. И протокольная точность абсурда в прозе Кафки тут выглядит идеальным общим знаменателем.

Фото: Пресс-служба Еврейского музея

Обитаемые пейзажи

Надо сказать, что для Кафки образ внутреннего пространства вполне конкретен: "Каждый человек носит в себе некую комнату. В этом можно удостовериться даже на слух…". Это апелляция к внутреннему слуху, умению прислушиваться к себе. Но метафора человека как комнаты позволяет совместить в маршрутах экспозиции путешествие по истории искусства ХХ века и спектакль-"променад". Надо ли говорить, что в этом спектакле главным персонажем оказывается сам зритель?

Выставка, начавшись с показа фрагментов опер, фильмов, спектаклей и даже компьютерных игр, созданных по мотивам произведений Кафки, продолжается как движение в пространстве, которое все время трансформируется. То сужается, упираясь в тупик, где на картине Бориса Голополосова "Человек бьется головой о стену", то выводит в комнату с прозрачными стенами. Превращается из личного в присутственное, офисное, из приватного - в публичное. Оно ведет из комнат, где мог бы прятаться Грегор Замза, на круглую площадь то ли форума, то ли сцены, то ли зала заседания… Пространство утопии, архитектурной фантазии, пиранезиевской темницы и сценической реальности почти неразличимы.

Чтобы вернуться к реальности "Процесса", достаточно старого телефона-автомата. Вроде тех, что давным-давно можно было увидеть в метро и на улицах. Подняв трубку, вы начинаете вести себя примерно так же, как землемер К.: "К. слушал, не говоря ни слова, упершись левым локтем в подставку от телефона, и слушал, слушал…". А в трубке голос Виктора Сухорукова, словно из балабановского "Замка", читает куски романов Кафки.

В конце концов сцена-таки появится в последнем зале. Ее название "Оклахомский театр" отсылает к первому незавершенному романа Кафки - "Америка". У зрителя тут есть шанс узнать о другом Кафке - остроумном молодом денди, путешественнике, любителе танцев и синематографа…

Кстати

Какой бы маршрут движения вы ни выбрали, вам обеспечена встреча с работами ключевых художников ХХ века. Среди участников проекта - лучшие отечественные музеи и частные собрания. Среди имен первого ряда, представленных на выставке, - Курт Швиттерс, Эгон Шиле и Георг Гросс, Казимир Малевич и Хаим Сутин, Борис Григорьев и Василий Чекрыгин, Джозеф Кошут и Георг Базелиц, Илья Кабаков и Иван Чуйков, Виктор Пивоваров и Дмитрий Пригов, Игорь Макаревич и Елена Елагина… Но не менее драгоценна возможность открыть для себя новые имена, например, рисунки на картоне Арсения Шульца или акварели с черным солнцем Виктора Смирнова 1930-1931 годов. Да, не слишком веселые. Но, как заметил философ Арсений Гулыга в ответ на разговоры о пессимистичности прозы Кафки, "пессимизм гуманиста лучше, чем оптимизм каннибала".

Навигатор

6 ноября в Еврейском музее и центре толерантности состоится день открытых дверей.

Постоянную экспозицию и временную выставку "Процесс. Франц Кафка и искусство XX века" можно будет посетить бесплатно.