Поделиться
Дело совсем не в том, что именно в Овсянке - "при свете лампы в деревенской бане" родился Астафьев. Дело здесь такое же тонкое, как лед вдоль берегов Енисея - окончательно река в этих местах не замерзает. И чтобы эту тонкость понять, нужно посмотреть на эти берега сверху - в нескольких километрах от села есть смотровая площадка со скульптурой "Царь рыбе". Отсюда хорошо просматривается место, где стояла мельница, колесо которой для писателя стало колесом судьбы. Однажды оно встало, и смотрящего за мельницей отца Астафьева, как вредителя, посадили в тюрьму. Потом по этой же самой реке мимо этой самой мельницы везла передачу мужу мама Виктора Петровича… Место, где перевернулась лодка, - вот оно, справа от смотровой площадки. С тех пор пространство, связавшее два главных горя в жизни Астафьева, виделось ему храмом, где березы - свечки, где скалы - куличи, где все живое, особенно морозные туманы. И мама - жива. Тот Астафьев, которого мы все любим, - из этого храма.
Овсянка от "Царь-рыбы" - тоже как на ладони. Живописное село на фоне завьюженных утесов. Пока трудно представить, что оно станет сибирским Михайловским, но именно такую цель поставила перед собой та, без которой наццентр точно бы никогда не начали строить - директор Красноярского краевого краеведческого музея Валентина Ярошевская. Личность она легендарная: "Я единственная женщина в России, кто руководит музеем более 45 лет".
Заниматься своим наследием ей завещал сам Астафьев. Знал, кому доверить. Тут нужен был человек не только верный, но и пробивной. И вскоре после его смерти работа в Овсянках закипела. Открыли мемориальный дом писателя, потом выкупили усадьбу его бабушки Катерины Петровны и открыли там музей повести "Последний поклон", потом музей прирос и другими зонами, с беседками, качелями, площадками для выступлений.
Но Ярошевской хотелось больше. И она задумала построить национальный центр, подобных которому в России еще не было.
"Потому что это единственный писатель второй половины ХХ века, который обладал всеми жанрами литературы, и кого перевели больше всех на иностранные языки. Одна только "Царь-рыба" издавалась более 200 раз по всей планете, - подчеркивает Ярошевская. - Разве это не национальное достояние, когда человек из России интересен миру?".
Ярошевская не зря ставит этот вопрос, ведь ответ на него очевиден не для всех, иначе национальный центр давно бы был построен, а так ей пришлось потратить на него чуть ли не двадцать лет своей жизни - ругаться и потом мириться с губернаторами, обивать пороги более высоких кабинетов, писать тонны писем, выкупать по не-сельской цене участки в Овсянке, убеждать местных жителей дать разрешение на стройку… Но теперь все битвы позади, и Валентина Михайловна показывает мне, как все будет выглядеть снаружи и внутри.
Гостей будут встречать скульптуры "Царь-рыбы" и "Пастуха и пастушки" - это и самые известные произведения Астафьева, и затеси на его сердце - первое про материнство, это понятно, второе - о противостоянии любви и войны. О войне, на которую Виктор Петрович ушел добровольцем в 17 лет, в писательском центре расскажет отдельная экспозиция. Она посвящена роману "Прокляты и убиты". И это, судя по проекту, одна из самых мощных и метафоричных инсталляций. "Мы нашли уникальные кадры форсирования Днепра, и даже нашли в интернет-магазинах гимнастерки тех времен, которые могли быть сняты с погибших солдат", - рассказывает Валентина Михайловна. Есть в инсталляции и хлебные колосья, они из той главы романа, когда голодные солдаты вдруг видят перед собой неубранное поле - желтое беззвучное море, без зерен, без жизни. "Да что же это делается? Война".
А вот инсталляция "Семья". На фоне карты СССР висит ковер. Его Виктор Петрович с женой Марией Семеновной вышили, когда после войны приехали жить в город Чусовой на Урале. "С этого ковра и началась их семья, он их скрепил, 56 лет совместной жизни - это же неспроста!", - уверена Ярошевская.
Кстати - о коврах. А вернее об их узорах. Перед тем как приехать в Овсянку, я побывал в краеведческом музее Красноярского края. Там много разных старинных ковров и панно, чьи орнаменты с ходу не поддаются расшифровке. Вот вроде бы бежит олень, но почему, например, у него такие странные рога - будто бы детские рогатки, облепленные снежинками? Я, кажется, знаю, откуда они - такие же узоры на окнах в Овсянке оставляет мороз, сам видел. А что касается астафьевского ковра - то яркие розы посреди белоголубых стежков чем-то отдаленно напоминают ягоды калины на фоне синих ставней в зимней сибирской деревне.
В новом центре зрители вдохнут воздух Астафьева, посмотрят на мир его глазами, пройдут путь писателя от рождения до смерти, проживут с ним его горечи и радости, пролистают его книги, увидят экранизации его произведений и фрагменты телевизионных интервью, услышат голос. Будут зоны для общения и показов спектаклей, а также интеллект-центр - здесь соберут все исследования творчества Астафьева, от школьных сочинений до диссертаций. И все по музейной моде - с интерактивными зонами, огромными экранами, креативными инсталляциями, яркими деталями. Чтобы Астафьев в душе зрителя оставил свои затеси, по которым каждый бы смог найти свою дорогу и к писателю, и к пониманию времени, в котором он жил, и к его любви к малой родине…
По большому счету музеем любви к малой родине можно назвать всю Овсянку. Астафьев многое сделал для той стороны, "где пупок резан". Построил храм, огромную библиотеку, выбил для своей деревни дорогу и освещение… Потому что "неблагодарность - самый тяжкий грех перед Богом". Есть в его "Последнем поклоне" строчка, что не лишним будет выбить при въезде в Овсянку: "Если у человека нет матери, нет отца, но есть родина - он еще не сирота…".
В библиотеке-музее Астафьева разговорился с библиотекарем Ольгой Пушиловой, она из местных, помнит, как Виктор Петрович приходил к ним в школу, как приезжал в Овсянку к Астафьеву Борис Ельцин… Но больше всего ей дорого воспоминание, как в построенную Астафьевым библиотеку приходили с окрестных деревень подростки, даже шпана, и часами ждали на ступеньках писателя.
Есть ли сегодня в стране авторитеты, ради разговора с которыми юнцы готовы топать километры? У молодых всегда есть что спросить, но не всегда есть - у кого. В том числе и поэтому строится центр в Овсянке, говорят вдохновители и кураторы этого проекта.
"Он - для молодежи, отсюда предусмотрено столько современных технологий, как в лучших музеях мира. Нам хотелось бы в идеале, чтобы молодые люди могли в этом центре провести целый день и не заскучать", - говорит и.о. замгубернатора Красноярского края Василий Нелюбин, он сам когда-то переехал в Красноярск только лишь потому, что здесь живет Астафьев. По его словам, решен вопрос и с логистикой - до Овсянки будет регулярно ходить электричка, железнодорожная платформа уже приводится в порядок, будут и автобусы, но главное - из Красноярска по Енисею пойдут электрические суда.
Ожидается, что в Овсянку подтянется бизнес, чтобы было, где отдохнуть и перекусить.
И все же. Поедут ли сюда люди оцифрованного XXI века? И едут ли они в Овсянку сейчас? Двоюродная сестра писателя, заведующая мемориальным музеем Галина Краснобровкина, уверяет - едут, причем, все больше. Экскурсоводы добавляют: если раньше было много случайных людей, которых волновала больше всего подаренная Олегом Табаковым старинная икона, то сейчас публика, которая не боится наступать на мозоли - и приезжает в поисках ответов на острые вопросы.
Одна из больных тем - почему писатель в 90-х годах примкнул к либералам? Если вдуматься, сегодня этот вопрос звучит даже острее прежнего. У всех, с кем удалось поговорить об этом в Красноярске и в Овсянках, свои ответы - но перед тем, как их озвучить, меня просили выключить диктофон. Как ни странно. Не попросил лишь писатель Александр Щербаков, знавший Астафьева лично: "Скорее всего, он сориентировался, чья теперь власть, и испугался уйти из-под ее крыла". По словам Щербакова, Астафьев в духе изменившегося времени в 90-х вспоминал "обиды за раскулаченного деда, получившего срок отца, утонувшую мать" - укоряя во всем власть, которой прежде был действительно обласкан. Но, говорит Щербаков, "то, что он стал вдруг в конце жизни антисоветчиком, - сегодня так же далеко от интересов нынешней молодежи, как политические взгляды Льва Толстого". Чего не отменить - Астафьев остается и останется одним из ярких, значимых имен нашей литературы ХХ века.
Перед отъездом из Овсянки мы стояли с 21-летним экскурсоводом Сергеем Кондрашовым на берегу Енисея и смотрели, как стелется по воде пар, а сквозь него пробиваются солнечные лучи. Я почему-то спросил:
- Сережа, ты же родился в здешних местах уже после смерти Астафьева - кто он для тебя?
Парень даже секунды не думал:
- Человек с добрым сердцем, с закаленным характером, не сломленный и дорожащий Родиной - это самое главное.
Кстати
После открытия Национального центра Астафьева будет активирован еще один проект Красноярского краевого краеведческого музея: "Сибирский литературный треугольник". Межрегиональный туристический маршрут объединит родину Виктора Астафьева, село Овсянка в Красноярском крае, - с родиной Василия Шукшина, алтайским селом Сростки, - и городом Иркутском, где жил и работал Валентин Распутин. Проект запустили в прошлом году, в писательских музеях проводят тематические выставки, с гастрольными спектаклями по маршруту проехалась музейно-театральная студия "Сибирячок". Но ожидается, что новый Центр Астафьева станет флагманом "Сибирского литературного треугольника".
Из прощального письма Виктора Астафьева:
"Я как-то утром или ночью, может быть, осенью (весной не хочется) остановлюсь в пути и поверну обратно. Туда, откуда я пришел. Куда пойду уже безвозвратно, простившись с вами, люди, навсегда. Но не с природой, всех нас породнившей. И пусть меня поднимут на увал, на тот увал, что ждет меня давно, за милою моей деревней. За бабушкиным огородом. Пусть по распадку, где ходил я с ней по землянику, поднимут меня те, кого любил я и кому дорог. И пусть не плачут обо мне. Пусть словом или песнею помянут - и я ее услышу. Ведь говорят, что после смерти люди еще два дня слышат, но уж ответить не могут. Услышу из земли, сам став землею. Но перед тем, как стать землею, последней каплей крови с родиной поделюсь, последний вздох пошлю в природу. И если осенью увидите на дереве листок вы самый яркий, так, значит, капелька моя в листе том растворилась, и ожила природа красотою, которой отдал я всего себя и за которую немало слез я пролил, немало мук принял и кровь не раз пролил…
Прощайте, люди! Умолкаю, слившийся с природой. Я слышу новое зачатье жизни, дыханье жаркое, шепот влюбленных: не хочу печалить их собою, дарю им яркий листик древа моего. И мысль последнюю, и вздох, и тайную надежду, что зачатая ими жизнь найдет мир краше, справедливей. И вспомнит, может быть, да и помянет добрым словом, как Кобзаря, лежащего на берегу Днепра, меня над озаренным Енисеем, и в зеркале его мой лик струею светлой отразится. И песнь, мной не допетая, там зазвучит. Прощаюсь я с собой без сожаленья и улетаю ввысь, чтоб в землю лечь на высоте. Иду! Иду! Вы слышите: меня природа кличет! И голос матери звучит в ней, удаляясь. И звуки умолкают в темной дали. Покой и мрак, который долго снился, не так уж страшен. Страшнее жизнь бывает…
Приветствую тебя, мое успокоенье!"