Какой запомнили немецкую оккупацию в Воронежской области
Там солдаты шли
Родился он 2 января 1932 года в Семилукском районе - шестой ребенок в бедной крестьянской семье. К началу войны он только закончил первый класс, старшей сестре было 14. Родители работали в колхозе. Летом отец, как и другие мужчины, шабашил в Воронеже. Местные жители искали умельцев на рынке в центре города, приглашали ремонтировать квартиры.
- Маленько подрабатывал, ну и коровка спасала. Жить можно было, хоть и в нищете. Теленочек в хате, насекомые, антисанитария, золотуха… Двое малышей у мамы умерло перед войной. Папашку забрали почти сразу, в июне 1941-го. Шла жатва: конная лобогрейка пройдет, бабы с ребятишками снопы свяжут в крестцы, сложат в копны, скирдуют. Отец косил с крюком, а я с ним увязался - на лошадке прокатиться, - вспоминает Михаил Семенович. - В обед вестовой от сельсовета прискакал с повестками: Сафонов, Панков, Клепиков, Самсонов Семен Егорович…
Через день проводили их в военкомат. Взрослые немного выпили, плясали матаню, пели частушки, смеялись и плакали.
Через месяц-полтора из-под Смоленска, где шли кровавые бои, пришел бумажный треугольник. Семен Самсонов, в отличие от супруги, немного знал грамоту и нацарапал карандашом короткое письмо. Первое и единственное.
- Потом мы делали запрос в архив в Подольске - без вести пропал, больше ничего. Ну, как наши отступали, даже в кино смотреть страшно, уж не всю правду покажут, и то… Падали солдаты, как снопы при уборке ржи. Может, убили его, может, в плен попал. Односельчанин говорил, что они едва получили оружие и машины, как налетела немецкая авиация и все разбомбила, - рассуждает Самсонов.
Отступали красноармейцы и по воронежской земле. Шли разрозненно, заходили в дома за продуктами, вспоминает наш герой: "Мальчишки 18-летние. Винтовки со штыками, шинелишка у кого в скатке, у кого на плечах. А жара!.. То по двое-трое придут, то целый взвод строем, то рота - толпой. Если бойцов много было, обращались в сельсовет, их разводили по хатам. Щей им, кружку молока, кусок хлеба - и до свидания. Один лейтенант у нас на лавке прикорнул на часок, просил разбудить, если что услышу…"
В июле 1942-го через Семилукский район пошли немцы, венгры и французы. Первой встречи с оккупантами ожидали, как верной смерти. В газетах тогда в красках описывали зверства врага: по мирным стреляют, детей в колодец бросают, избы поджигают. Как-то утром в Гудовку прибежали люди из близлежащего Землянска - с известием, что немцы на подходе. Самсоновы-младшие с плачем в погреб забились. Мамы не было, ее забрали рыть окопы. С детьми оставалась незамужняя тетка.
- Вылезли мы и пошли к дому напротив, к крестной мамашке. В мальвах под окнами спрятались. Смотрим - немец на мотоцикле с коляской в центр села проскочил. Никто по нему не выстрелил - в округе ни одного солдатика с ружьем, ни партизан, ни подпольщиков. Жители попрятались, ни души. Только у мамашки вот человек десять на крыльце. Возвращается немец, здоровается по-русски. Наши ему - "Здрасьте, пан". Почему-то обращались, как к полякам, - отметил Михаил Семенович. - Он на пороге встал. Как, говорит, поживаете? Сосед показал: крестьяне, землю копаем. "Йа-йа, попить можно?" Мамашка вынесла крынку молока. Немец достал фляжку, а к ней, как крышка, стаканчик на ремешке пристегнут! Налил, сперва ей велел опробовать, потом напился сам.
Охота на яйца
Через час после отъезда разведчика с большака потянулась техника: легкие танки и танкетки, тягачи с гусеницами, машины с пехотинцами… Следом показались велосипедисты. Спешились вдоль улицы - и в рейд за провизией.
Первые два-три дня добывали пропитание - хватали кто цыпленка, кто ягненка или поросенка. Коров не трогали: с ними возни много, объясняет Самсонов. А вот мелкую скотину и яйца уберечь было трудно. Мама Михаила Семеновича раз попыталась схитрить. Полезла к курам на потолок и прикрыла соломой пару яичек. Остальные переложила немцу в пилотку. Тот, заметив "маневр", погрозил с усмешкой, отпихнул женщину и слазал за добавкой сам.
- Грабеж прекратился, когда появился военный комендант из немцев. По его команде на сельском сходе избрали старосту. Я туда попал как поводырь - у одного дядьки зрение было не в порядке. Помню, называют одного кандидата - что-то мало голосов. Называют соседа моего, Жарких Павла Михайловича, - и тут мужик, которого я привел, стал кричать за него, выслуживался… Назначили и четырех полицейских, тоже из местных. Запретили немцам обижать население. Не трогали нас. Кому ни рассказываю про это - не верят! Можно было даже коменданту пожаловаться, если какой-нибудь солдатик обидит, - подчеркнул Михаил Самсонов. - После Петрова дня картофель зацвел, завязался - немец явился со сковородкой: "Матка, можно?" Ну как сказать, что нельзя… Она машет - мол, дай сама накопаю. Тот ведь весь куст выдернет: крупную картошку возьмет, мелочь оставит пропадать. А она в земле прощупает, где завязь побольше, и только ее и оторвет. "Данке!"
Сковородка у немца была с ручкой - удивительная. В Гудовке таких сроду не видали, привыкли, что посуда пополам разбита и склепана плохонько, проволокой подвязана. Экипировка оккупантов вообще поражала детское воображение. Котелки легкие, выгнутой формы - удобно носить. Наши-то, круглые и увесистые, болтались на боку вместе с противогазной сумкой. Фляжки немецкие - из алюминия, а не стекла, как у красноармейцев в первые годы войны. У захватчиков мальчик впервые увидел экскаватор. Целый день просидел, наблюдая, как железная рука землю загребает. Машинист вышел, потрепал пацана по голове, улыбнулся. Когда в хате у Самсоновых устроили медпункт, то развесили по ней диковинные ленты-липучки.
- У нас ведь чего только не было в ту пору - мухота, тараканы, клопы, вши, блохи, сверчки под печкой. Без сверчка в хате, считалось, дело неладное! - шутит Михаил Семенович. - А тут - все дустом обработали. В проулке на траве постелили матрасы для раненых, мы между рядами бегали… Погибших хоронили напротив школы и в поле за селом. Кресты, кресты, кресты… Вначале их обтесывали, шкурили, особенно для офицеров. А потом уже просто раскалывали бревно и вешали каску.
Преступления и наказания
У лояльности к местным были, конечно, свои пределы. Летом людей выселили в сарайчики, клети, чуланы, кому-то пришлось и на погребце спать (этим словом в селе называли шалаши от дождя). В хатах жили офицеры, низшие же чины ночевали в палатках или машинах. Чтобы схоронить технику от авианалетов, для каждого автомобиля рыли под деревом яму с уклоном.
- И нас заставляли: "Киндер, ком, ком, шнель!" А что там нам, десятилетним - как немец отвернулся или ушел, так мы лопаты поставили и убежали, - пожимает плечами Михаил Семенович. - Когда полк или батальон выдвигался к линии фронта на Большую Верейку, мы бежали на пятачки, где стояли их палатки. То ножичек найдем, то вазочку, то ремешок. Но при солдатах не совались. Воровство они очень ненавидели! Один мальчик стянул шоколадку, так они его выпороли будь здоров! Русский парень у них увел лошадь. Хотя в округе их была куча: какой-то табун разбежался при бомбежке. Бродили сами по себе - лови да забирай. Нет, ему немецкая понравилась, упитанная. Когда вора разоблачили, все думали, расстреляют на месте. Но его повезли в другое село на полевой суд и только после разбирательства повесили. Это мне рассказывал бывший полицейский, который из-под того парня табуретку выбивал. В 1942 году тому полицаю было 17, потом он за сотрудничество с немцами отсидел 11 лет.
Колодец, откуда Самсоновы брали воду, стоял в огороде у соседа-старосты. Однажды, придя туда с ведром, мальчик увидел привязанного мужчину в необычной темно-зеленой шерстяной форме, без фуражки. Решил, что это задержанный советский разведчик. Вскоре пойманного допросили и расстреляли в низине, проследил Михаил Семенович:
- Кто-то выкопал ему могилу с полметра глубиной (дальше вода выступала), забросал землей. А пожилые мужики разрыли его да и сняли ботинки. Мама все негодовала на них, но что она, женщина, могла сделать? Позже уже я им высказал. Каждый год косил там травку для коровы и могилку окашивал. Лет десять назад останки перенесли в братскую могилу. Был неподалеку и лагерь для военнопленных - в урочище Захаркино, это между нашим селом и Малой Трещевкой. Взрослые наши ходили туда, еду передавали. Охрана ругалась, но вроде не очень сердито. Сотня узников там, думаю, была. Просто площадка в лесу, колючая проволока на столбах, калитка и часовые. Пленных не кормили, многие погибали с голоду и хоронили друг друга там же. Во время и после войны, чтобы пожаловаться в письме на невзгоды и не привлечь внимание цензуры, местные жители намекали: "Жизнь у нас, как в Захаркино".
Уходили, не прощаясь
В сентябре у населения по приказу оккупантов забрали на бойню коров. Оставили по одной на три - четыре семьи, причем эти семьи должны были уплотниться, чтобы занять один дом. Освободившиеся помещения отвели для обогрева солдат. Так Самсоновы оказались в колхозной хате - до войны там селили командированных. Дом стоял у большака, и в конце января 1943 года оттуда было хорошо видно, как немцы отступали на Землянск. Бросали по пути заглохшие машины и скарб, уходили пешком в своей негодной для морозов форме.
Стоят Миша с мамой в сенях, смотрят на улицу. Напротив немец в сугробе забуксовал: дорогу хоть бульдозером и прочистили, а поземкой колею крепко замело. Идет к дому. Товарищи его сзади топчутся. Заходит, в углу стоят лом, вилы, тяпка, лопата простая, лопата-грабарка… Говорит: "Мать, лопата!" Она дала было штыковую. А немец ухватил грабарку - и к машине.
- Мама за ним, я за мамой. Один подкопал под колесом, дал другому - грелись они так. Прочистили, двинулись вперед на первой передаче, а сами следом идут, чтобы опять не застрять. И лопата наша под мышкой. Мама за ручку потянула - а немец под мышкой лоток железный зажал и не дает отобрать. Идут молча. Метров через 20 машина снова забуксовала. Все по новой: снег отбросил, лопату под мышку, черенок сзади, мама за него держится. Третий раз они откапывались на выходе из села. И этот же немец сунул лопату под руку другой стороной - железякой назад. Мама тут же забрала лопату, повернулась и пошла. Он прыгнул, инструмент отобрал, толкнул ее в сугроб и погрозил. Мама опять за ним, но тут они уже лопату в кузов бросили и уехали. Я не сказал ни слова, хотя думал, что стоит ее поругать. Но как - в десять лет?.. Когда старшей сестре описал, как было, она уже на маму напустилась за неосторожность и на меня - за то, что не остановил, - вздыхает Михаил Семенович.
Оставшись без отца, он рано почувствовал, что должен вести себя как мужчина. Огород городил, косу настраивал - не все получалось, но старался, как мог.
Через пару дней после случая с лопатой они переехали на свою улицу в дом, где уже обитало три семьи. Своя хата была недалеко, мама все боялась, что ее разберут на дрова оккупанты, которые к тому времени топили печи лавками и столами.
- К дедушке-соседу зашли два немца переночевать. Разделись, ранцы поснимали, закусили шнапс кровяной колбасой и захрапели на примосте (широкая лавка. - "РГ"). Среди ночи стучатся в дом - наши! Старик им шепнул, что немцы в доме, а сам к нам побежал. Слышим матерщину, стрельбу… Потом выяснилось, что те выскочили раздетые с автоматами во двор и нырнули под навес с соломой. Все затихло, красноармейцы к нам пришли немцев искать. Нету. А утром нашли трупы: недолго продержишься на морозе… Немцы же воевали в ботинках и пилотках, без зимней формы и теплого белья. А у наших - валенки, полушубки, стеганые пиджаки, ушанки, - напомнил Самсонов.
"От нужды растаскивали"
Наступали немцы лихо, расхаживали по селу с аккуратно засученными рукавами. Отступали - маленькими группами, волоча сани-лодочки с ранеными. Особого зла на оккупантов люди не держали, как и на их пособников.
- После прихода Красной Армии на полицейских только пара жалоб была, а на старосту - 50. Больно он на женщин ругался, когда на работу выгонял, я такого мата крутого никогда не слышал… После освобождения села полицаям по 7,5-8 лет дали, они отсидели и вернулись. А староста после ареста как сгинул. Скорее всего, погиб, когда их пешком погнали на Воронеж на суд. По снегу идти тяжело, а он был полный, нездоровый. Наверное, упал, пристрелили да захоронили поблизости, - размышляет Самсонов, анализируя то, что узнал за прошедшие годы.
Когда заработал сельсовет и правление, начались допросы мужиков: искали, кто растаскивал колхоз при подходе и отступлении немцев. Пользуясь неразберихой, нищие крестьяне тянули зерно, бревна и доски, потихоньку отщипывали от скирд солому. В итоге крайнего нашли, но, по выражению Михаила Семеновича, "маленечко не того осудили":
- От нужды ведь растаскивали - чем детей кормить, чем печь топить? Вот мы как жили? Хата с земляным полом, глинобитным. Мама вязанку соломы принесет, расстелет, дерюжкой прикроет, мы туда ложимся, фуфайкой укрытые. Утром мама эту солому под загнетку в печке клала, разводила огонь, чтобы картошки пожарить и похлебки сварить. Пучок быстро прогорает, пока истопишь печь - вязанки и нет. А где столько соломы напасешь? Вот она нас ночью и будила - идти на колхозное поле, где скирда стояла. Через полсела крюк делали, чтобы дорогу обойти…
После войны быт улучшился нескоро. Питались в основном картошкой, каждый день на шесть человек варили по ведру. В мундирах, очищенный, мятый, с молоком, с квасом на завтрак… На год надо было вырастить и накопать 400 ведер: 300 съедали, остальное берегли для посадки. Пару соток засевали рожью, выращивали коноплю, чтобы сплести на зиму чуни. Квасили капусту, солили в кадушках огурцы и зеленые помидоры. Хлеб - ржаной, быстро черствеющий - пекли женщины по очереди на все село. В некоторых хатах на стене висела телячья кость, чтобы изображать хотя бы подобие навара для пустых щей.
"Война научила нас многому - беречь хлеб, трудиться, учиться, уважать людей и разговаривать с ними по-человечески", - резюмирует Михаил Самсонов.
Справка "РГ"
После войны, окончив семь классов, Михаил Семенович Самсонов отучился на столяра в Воронеже, работал на вагоноремонтном заводе. Отслужил 3,5 года в армии, вернулся на производство. В вечерней школе получил аттестат за десятый класс и поступил в сельхозинститут в Новочеркасске. По распределению работал агрономом в родном Семилукском районе, переехал в Каширский - возглавил станцию защиты растений. Стал главным агрономом района. Выйдя на пенсию, был избран председателем райсовета ветеранов и находился на этой должности до 85 лет. Сейчас живет в Воронеже.