С громом и молнией. Чем запомнится балет "Буря", мировая премьера которого прошла в Большом театре

Балетная "Буря" подводила итоги не только сезона. Ее придумали при прошлой дирекции, с амбициями мировой премьеры, заказанной композитору музыкой, безупречной базой пьесы Шекспира и, отсюда, с беспроигрышно милым российскому сердцу сюжетным балетом - чтоб было понятно о чем.

К тому же до появления "Бури" Слава Самодуров уже работал с Большим, сделал много ярких спектаклей в Екатеринбурге и Театре Якобсона и медленно, но верно вырулил на позицию первого российского хореографа; а интеллигентнейший петербуржец Юрий Красавин - первого балетного композитора. Либретто Самодуров сделал сам, не боясь шекспировых интриг и второстепенных героев, чей список имен вводит в оторопь. После утрясок и сокращений все это добро уложилось в три действия с одним антрактом.

На фоне сумрачного эффектного минимализма сценографии (художник Алексей Кондратьев и художник по свету Сергей Васильев превращают иллюминаторы в волнах в магический глаз) балет начинается с хора храбрящихся в бурю моряков. Ужас от мощи стихии и людское отчаяние погружают в шекспировы страсти, поразительно отзываясь сегодняшним днем: человек все так же слаб.

Фото: пресс-служба Большого театра

Как и моряков, в первых сценах качало музыку: композитор нашел массу средневековых тем, модуляций, ритмов, приручил мадригал и полифонию, но хореограф явно просил его вернуться на берег и превратить все в "музыку синема" с кинематографической наглядностью и танцевальной пригодностью. Удача улыбнулась: чем ближе к финалу, тем более цельной смотрелась эта разница подходов, превращенная в безупречную балетную партитуру.

Еще любопытнее, что оба ничем не скованных авторов образца 2024 года показали дивную связь профессиональных времен. Не только потому, что все театральные матросы давно обречены выглядеть командой вагнеровского "Летучего голландца", а все вельможи Возрождения - мужским профилем урбинского диптиха делла Франчески и прочей щедрой изобразительностью эпохи. В музыке слышатся не только средневековые мадригалы, а и внятные приветы Прокофьеву и Бриттену; в балете проглядывают застолбившие жанр "Матросы на берегу" Джерома Роббинса и толпы античных героев. И все же ерничества постмодернизма здесь нет, у обоих авторов хватает юмора и мастерства. Наоборот, балет получился свежим и парадоксально искренним.

Фото: пресс-служба Большого театра

Моряки цепью рук не дают друг другу уйти на дно, и каким-то чудом артисты балета незаметно сменяют хор, будто только что певшие молодцы теперь крутят лихие пируэты и вяжут узлы воображаемых парусов. По-шекспировски загадочный Просперо (Денис Савин) изначально значителен и статичен; что ни жест, то масштаб. Он гневается, пафосно ворожит и управляет вверенной ему волшебной коммуной из Духа воздуха Ариэля (приземленно одетого Игорем Чапуриным в коричневое с зеленым) и злобного Калибана с наглядностью детского театра; разоблачение злодеев вообще комкает, но вот будущего жениха дочери осматривает с живостью хорошего ОТК. Бессмертное "должно препятствия создать для их любви, чтоб легкостью ее не обесценить" он прямо-таки постановляет, но тем забавней сцена с таскающим воображаемые бревна женихом Фердинандом (Алексей Путинцев). На ворожбе Просперо постановщик почти избежал соблазнов спецэффектов, разве что простодушно попугал стробоскопом-мигалкой, но и танцев ему не дал: маг тут что-то вроде склеивающего действо балетного пешехода Дон Кихота, вокруг которого крутится действие. И все же Просперо больше, он логическая доминанта сюжета.

А танцевальной доминантой стала юная пара, ей Самодуров со всей щедростью доверил целых три искусных дуэта. При знакомстве они друг друга чуть ли не обнюхивают, но дивно придуманное под клавесин соло Миранды (безупречно прекрасной и у Маргариты Шрайнер, и у Анастасии Сташкевич) и череда виртуозностей Фердинандо (Алексей Путинцев и Владислав Лантратов) неизбежно выливается в свадебный апофеоз.

Его приближают отличные вариации так любимых Шекспиром трех норн (вдруг похожих на Больших лебедей "Лебединого озера") и очень толковая работа Самодурова с кордебалетом: с ним он наворожил именно хореографически, непрерывно текущим танцем, когда из полутора десятков пар он умудряется сделать громадную массовую сцену. Перетекающий в нее третий дуэт влюбленных Самодуров позволил себе сделать красиво, в неоклассической эстетике, с мягкими кистями, пуантами, высокими поддержками, синхронными прыжками и полной гармонией хореографических отношений. Тут летающий лучше Духа ветра Фердинанд-Алексей Путинцев окончательно зачаровал зал. Уже впитавшая радостные синкопы Возрождения с бубном и литаврами и легкая как дыхание музыка пришла к упоительному крещендо - в абсолютной гармонии с танцевальным вихрем этого праздника жизни. Но если б Самодуров этой сценой закончил, было б не по Шекспиру. И слишком по-балетному.

Медленно, но верно Слава Самодуров вырулил на позицию первого российского хореографа, Юрий Красавин - первого балетного композитора

Требовалось восстановить справедливость, наказав зло. Кучка беспомощных на любом берегу и в любые времена аристократов в смешных чепцах и равных статусу воротничках предстала с громадным культурным шлейфом - как ходячий сюжет о средневековом корабле дураков. Разоблачив этих коварных и не очень злодеев, Просперо согласно Шекспиру отрекается от магии, по-балетному говоря, отрывает себе наросшее вдруг крыло (привет главному балетному злодею Ротбарту) и меняет его на царскую парчу. Оставленного на троне посреди сцены Просперо окружают закутанные в черное слуги и соскребают с его кожи - рук, ног, головы, тела - магические письмена, благодаря которым он ворожил. Во времена Шекспира именно этого шага отречения не хватало для полноты счастья. Нам, балетным, хватило бы и свадьбы.