Батюшков не болен! Финалист "Большой книги" Глеб Шульпяков - о безумии истории, которую вынужден обживать поэт
При жизни слава Батюшкова была негромкой?
Глеб Шульпяков: В конце десятых годов он стал очень известен, его причислили к лидерам "новой поэзии", ему подражали. Потом - затишье. Но интерес к нему в ХХ веке огромен. В его поэзии так сложно переплелись поэтические тенденции рубежа веков, что распутывать этот клубок чрезвычайно интересно. Его творчество - путеводитель по эпохам. Вот здесь слышен классицизм, а здесь, как в зерне, закодирован романтизм. В его стихах есть история со всеми вызовами того времени. Есть философия, без которой невозможно ответить на эти вызовы. Батюшков все это сплавил силой своего гения. Он - моя любовь еще с журфака МГУ, когда я услышал лекцию профессора Эдуарда Бабаева о Батюшкове. Он подарил мне живой образ этого поэта.
Где связь между поэтами Глебом Шульпяковым и Константином Батюшковым?
Глеб Шульпяков: С Батюшковым перекликается мое поэтическое поколение. Нас называли "поколением тридцатилетних" - первое поколение поэтов, сформировавшееся в условиях свободного доступа к мировой культуре. Достаточно было отменить цензуру - и оно появилось. С Батюшковым его роднит ощущение двоемирия. Мы выросли при Советах, где были свои идеалы. Потом "совок" рухнул, и наступило время мечтаний. А мечта ключевое понятие у Батюшкова. В начале XIX века тоже рушились опоры: эстетические, нравственные, политические. Была война, Москву сожгли. Из носителя великой культуры Франция превратилась в страну-агрессора. Да и Россия воспользовалась победой не так, как многие думали. На что было опереться? Только на себя. Этот "нерв" чувствуется в поэзии Батюшкова.
"Батюшков не болен" - откуда такое провокативное название?
Глеб Шульпяков: Батюшков нам интересен как носитель поэтического гения, который будет перечеркнут недугом. И ценить его надо за то, что он сделал, пока был свободным от болезни.
Почему Батюшков - предтеча Пушкина? Иногда их стихи можно спутать.
Глеб Шульпяков: Можно, но только с ранним Пушкиным. В лицее его "настольным" поэтом был Батюшков, он ему подражал. И дебютировал посланиями к любимому поэту. Я думаю, это идет от характера, от какой-то внутренней музыки.
Для Пушкина Батюшков - эпикуреец? Но ведь он гораздо глубже!
Глеб Шульпяков: Юный Пушкин и не мог воспринимать его в другом ключе. Эпикурейские мотивы звучат в его ранней поэзии. Со временем его стихи меняются, но в глазах читателей он остается заложником этого образа. Мне кажется, Батюшков - один из первых экзистенциальных поэтов. Моя книга не о безумии поэта. Как очень хорошо сказал критик, она "о безумии истории, которую вынужден обживать поэт". Мысль, как никогда для нас актуальная.
Архив одного из самых бездомных поэтов сохранился?
Глеб Шульпяков: По счастью, все сохранилось и опубликовано. И стихи, и проза. А письма? Это же шедевры эпистолярного жанра. Письма писались не так, как сейчас. Вот письмо от Гнедича в вологодскую глухомань, где сидит Батюшков. Для начала нужно живо представить своего друга, чтобы поговорить с ним. Это особое удовольствие, поэтому он пишет несколько дней. Начинается диалог. Что касается рисунков Батюшкова, то они разбросаны: что-то есть в Пушкинском доме, что-то в Музее Пушкина. В Публичной библиотеке я держал в руках его записку Байрону, написанную, когда Батюшков уже был не в себе. "Прошу вас, милорд, прислать мне учителя английскаго языка..." Пишет, что желает читать его сочинения в подлиннике. Адрес: "Лорду Байрону - в Англию". А Байрон уже был в могиле.
Вы путешествовали по местам, где был Батюшков. Под Лейпцигом, где шла Битва народов, в которой участвовал поэт, под Дрезденом, где он лечился. Были и в усадьбе его деда, где вдали от больших городов сохранился музей Батюшкова. Что вам это дало?
Глеб Шульпяков: Было чувство отчаяния, что почти ничего не осталось. По счастью, в Даниловском сохранился родовой дом Батюшковых. Но поэт там бывал редко. В вологодском Хантанове, где он жил подолгу, остался только пруд - ни дом, ни парк не сохранились. А в Пирне, под Дрезденом, есть и корпус лечебницы, и парк, где гулял Батюшков, и кирха. Сейчас это музей. Удалось отыскать под Лейпцигом деревни Госса и Рота, которые Батюшков упоминает в очерке памяти друга Ивана Петина. Хотел бы поехать в Неаполь, взобраться, как Батюшков, на Везувий. Посмотреть его глазами на Помпеи и Искью. Хотелось бы побывать в Харидже - английском городке, откуда Батюшков отплыл на родину. Мечтаю побывать в замке Сирей, куда он паломничал во время военного похода по Франции.
Какая хорошая география у Батюшкова. Пушкин, как мы помним, за границей не бывал. Почему Батюшков разочаровался, когда наконец увидел Италию?
Глеб Шульпяков: Ожидания не совпали с увиденным. Он знал Италию по античной поэзии и Возрождению. А Рим в начале XIX века представлял собой прозаическое зрелище. И римляне никак не напоминали потомков Горация. Время сжирает все - ни пейзажи, ни руины не могут воскресить жизнь, которая их наполняла. Батюшков для меня поэт ускользающего чуда жизни. Хрупкости ее красоты, сиюминутности счастья. Поэтому в его стихах сплавлены и восторг бытия, и отчаяние.
В книге вы подробно воссоздаете быт мелкопоместного дворянства, настроения светского общества до и после 1812 года - зачем это было нужно?
Глеб Шульпяков: Нельзя понять судьбу поэта без людей, его окружавших, без полемик, без политики, без неприязни, без дружб. Поэты золотого века состояли в диалоге с поэтами Европы, с древнегреческими и латинскими поэтами, с поэтами Возрождения. Таков был масштаб. После революции эта традиция была уничтожена. На свой страх и риск ее поддерживали единицы - Ахматова, Пастернак. Хорошо бы современные поэты равнялись на задачи, которые ставили перед собой Жуковский и Батюшков, а не Есенин или Маяковский.
Неудачи поэта в служебной, семейной, личной жизни могли стать причиной болезни?
Глеб Шульпяков: Главная причина - близкородственные браки. Это проклятье и семьи, и многих дворян, практиковавших браки между родственниками - это помогало сохранить капитал в семье. Батюшков это знал. Безумие матери начиналось на его глазах. Что стало триггером? До 30 лет никаких симптомов не было. Да, он был мнителен, обидчив, как все поэты. Его несчастная любовь дала нам прекрасные элегии "каменецкого цикла". После войны спасала Италия: "Один Рим может вылечить навеки от суетности самолюбия". Он сочиняет записки о древностях, переводит "Божественную комедию". Но потом уничтожит все, что написал в Италии. С маниакальной настойчивостью занимается своим здоровьем. Тогда не знали такого диагноза: шизофрения в форме мании преследования. Называли недуг меланхолией, душевной болезнью.
Потом болезнь стала еще ближе, и он покушается на самоубийство. Но это не больной хотел себя убить, это остатки здорового хотели убить себя, чтобы убить болезнь. Когда ты понимаешь, что скоро болезнь сожрет тебя. Ну а потом болезнь заполняет его полностью. Всю свою жизнь он был хилым - худенький, меньше Пушкина, его в армию не брали из-за роста. Часто болел. А когда сошел с ума, стал физически крепким. Поздней осенью раздетым подолгу сидел в саду, обливался холодной водой. Мог питаться сухарями и чаем с сахаром, хотя любил и вино. Думаю, когда все психозы выпущены на волю, человек становится физически крепче. Если бы не тиф в 1855 году, он прожил бы гораздо дольше.