Почему западным гуру никогда не дотянуться до наших Оптинских старцев
С наших дней и начнем. Если набрать на английском одну из цитат преподобного Варсонофия Оптинского, то поисковик выплюнет на-гора ссылки сайта очередного американского то ли гуру, то ли коуча, то ли спеца по духовным практикам прокачивания своих возможностей (специально не называю его пафосного прозвища, чтоб не делать проходимцу рекламу). Приглядевшись повнимательнее, замечаешь разницу с первоисточником. И какую! Имя Бога в переведенной цитате заменено на кличку самого гуру-прощелыги, а дальше выясняется, что это не единственная мудрость наших оптинских старцев, украденная и перелицованная аферистом! Да и сам пройдоха не уникален: западные псевдопсихологи стадами пасутся на достоянии наших старцев, пытаясь приноровить опыт святых в исцелении чужой боли под свои меркантильные цели. Вот уж действительно дьявол - обезьяна Бога.
Но почему воруют из Отечника, то есть сокровищницы поучений именно Оптинских старцев? Потому что Оптина была центром духовного притяжения России XIX века? Потому что и цвет интеллигенции, и члены императорской фамилии, и народ попроще стремились сюда? Гоголь, Тютчев, Тургенев, Петр и Модест Чайковские, Толстой, Достоевский, Циолковский, Ахматова, Георгий Жуков - вот далеко не полный список именитых гостей. Ехали не просто в прославленный монастырь - до революции в России была тысяча монастырей, ехали к порогу двух скромных деревянных домишек, где Оптинские старцы принимали страждущую Россию. Принимали, выслушивали, спасали.
Когда возникла Оптина пустынь, точно неясно, то ли в XIV, то ли в XV веках. Согласно преданию, начало монастырю положил некий Опта - либо наш, русский разбойник, атаман шайки, наводящий страх в Козельских лесах, либо ханский баскак - сборщик податей во время татаро-монгольского ига, не дающий спокойно спать местным жителям. В пользу ордынца говорит тот факт, что у русских имени Опта нет, а вот в татарском языке существует словосочетание "башими обту" - человек, кого-либо притесняющий. Так или иначе, подзабыв детали, память народная зафиксировала факт произошедшего чуда: был изверг-душегуб, но что-то случилось, человек переродился, уверовав во Христа, бросил разбой и, раскаявшись, принял монашество с именем Макарий. Опта-Макарий срубил себе скит - для тихой жизни, посвященной Богу и молитве. Со временем вокруг скита и образовался Оптин монастырь Макарьевской пустыни.
Сегодня слово "скит" надо объяснять, а вот нашим предкам оно было хорошо известно и означало потаенное, укрытое от чужих глаз место или даже небольшой монастырь с очень строгими, более строгими, чем в обычных монастырях, правилами жизни.
Первый этап существования Оптиной, вплоть до конца XVIII века, был тяжелым: в Смутное время монастырь и храм в нем пострадали, при Петре пустынь сошла на нет, ее обескровили, обложив непосильным налогом, который шел на строительство Санкт-Петербурга и войну со шведами. Возрождение начинается в конце XVIII века, когда митрополит Московский и Коломенский Платон, пораженный красотой мест, принимает решение восстановить здесь монашество.
Монашеская жизнь - внутренняя, внешне она устроена настолько просто и обыденно, что и событий-то особо никаких нет: молитва да работа. И так день за днем, год за годом. Но в Церкви руководствуются словами Христа: "По плодам их узнаете их". То есть какой плод в итоге? При этом духовную жизнь часто сравнивают с цветником: вроде все растения питаются одной и той же землей, водой, но из одних вырастают красивые цветы, другие дают прекрасные плоды, а третьи - колючки да репейник.
Плодами возродившейся Оптиной стало старчество. И этот скит, эти скромные домики, в которых Оптинские старцы принимали болящих да скорбящих, стали прорывом на какой-то совсем иной уровень духовной жизни. Причем прорывом не только для монастыря, для всей России.
Хотя, конечно, когда монахи корчевали лес и строили кельи для укромной молитвы, о прорыве никто и не думал. Люди горели любовью к Богу и желанием в уединенном месте, месте, где возможно отсечь от своей жизни все суетное и лишнее, присутствующее даже и в обычном монастыре, заняться "умным деланием" - так в православной аскетике называют особый молитвенный подвиг, когда и ум, и сердце приводятся монахом-подвижником в полное подчинение Богу.
"Умному деланию" по книжкам не научишься. Это сложнейший путь, тут необходим не просто духовник, а старец - человек, сам достигший таких духовных высот, человек, движимый не своей, человеческой волей, а волей Божьей.
Удаление от мира для монаха не означает освобождения от той извечной борьбы нашего мира - борьбы добра и зла. От мира уходят не для того, чтобы ее, этой борьбы, избежать, нет.
В уединении, в отшельничестве эта борьба (в Церкви говорят "брань") становится более явной, не столь завуалированной, очищенной от декораций мира. И сердце, ум подвижника, возжелавшего убить в первую очередь зло в себе, учится в этой борьбе побеждать - свои страсти, свою природу, в конце концов, учится отражать нападки врага рода человеческого. Не случайно монахов называют духовными воинами, а одна из книг - руководство по монашеской жизни - так и называется: "Невидимая брань".
"Невидимая" не только потому, что происходит в тиши келий, вдали от глаз, "невидимая" еще и потому, что идет эта брань не против конкретных людей, "не против плоти и крови", а против сущностей мира духовного - "против духов злобы поднебесных". Выйти победителем в этой битве невероятно трудно: подвизающихся, то есть выходящих на бой, много, святыми становятся единицы.
Но ради чего все это? Из эгоистического желания личного спасения? Нет! Цель - обожение, то есть соединение человека с Богом, приобщение к Богу. Делается ли это ради себя любимого? Конечно нет. Бог и эгоизм несовместимы. Бог Сам есть жертвенная любовь, и святость, максимально возможная для человека стадия обожения, всегда ради других.
Когда будущему Оптинскому старцу Варсонофию было всего шесть лет, и мальчик Павел Плиханков из семьи самарских миллионеров гулял с отцом в огромном личном саду, вдруг по аллейке навстречу отцу с сыном, откуда ни возьмись, вышел странник. Откуда вышел, куда потом ушел, не ясно - сад был огорожен и неплохо охранялся с собаками. Тихо подошел странник к Плиханковым и, показывая старческой ручкой на мальчика, проговорил: "Помни, отец, это дитя в свое время будет таскать души из ада!" Проговорил и удалился. А Павел Плиханков, пройдя непростой путь, в 46 лет ушел в Оптину. Богатый, образованный полковник генштаба, он, отказавшись и от завидной невесты, и от генеральского чина, стал послушником старца Нектария. Но не только про отца Варсонофия, про всех Оптинских старцев можно сказать: это спасатели, вытаскивающие наши души из ада.
Достоевский рассказывал, что многие, пришедшие в первый раз к старцам на уединенную беседу, входили в страхе и беспокойстве, а выходили из кельи всегда со светлыми и радостными лицами. Старец принимал чужую тревогу и боль всем сердцем и своею любовью, проникая в глубины чужой души, исцелял и врачевал ее увечья и раны. Эта любовь и была главным чудом Оптиной. Ни исцеления больных, ни чтение писем в запечатанных конвертах, ни прозревание прошлого и будущего, ни даже молитвы, изменяющие реальность, нет, нет, именно любовь. А сама эта любовь, дающая глубочайшее проникновение в суть пришедшего человека, была результатом молитвы и смирения старца. Этой любовью проникнута каждая строчка поучений святых, и эту мудрость сегодня, слава Богу, можно легко найти и в книгах, и в интернете.
"Вся жизнь есть дивная тайна, известная одному только Богу. Нет в жизни случайных сцеплений обстоятельств, все промыслительно. Мы не понимаем значения того или другого обстоятельства, перед нами множество шкатулок, а ключей нет... Но должно помнить, что Господь любит и печется о нас, а потому надо предавать себя на волю Божию: твори со мною, Господи, что хочешь... А всякий страх и тревогу изгонять чтением 90-го псалма, почаще повторяя: От страха пред врагами изми (избавь) душу мою" (преподобный Варсонофий Оптинский).