Профессионал

Когда я заходил в книжный магазин, то всегда набирал его телефонный номер:

- Что на этот раз посоветуете?

- У вас ручка есть? Записывайте.

Благодаря этим советам моя библиотека стабильно пополнялась интеллектуальными шедеврами. Последний раз он рекомендовал прочесть "Три чашки чая" Грега Мортенсона - американца, который строил школы для девочек и мальчиков в самых глухих районах Афганистана и Пакистана, то есть в гнезде исламских радикалов. "Это к вопросу о том, как следует бороться с террористами", - пояснил он, рекомендуя ту книгу.

Леонид Владимирович Шебаршин был начальником Первого главного управления КГБ СССР, то есть внешней разведки. Более того, он был еще и главой этого КГБ, правда, недолго, всего сутки - своеобразный рекорд в истории лубянского ведомства.

Мы познакомились в 1989-м, когда специальным решением Политбюро впервые за всю историю секретной службы она раскрыла имя своего руководителя. Генерал дал мне первое интервью, которое появилось в "Правде" под названием "Без плаща и кинжала". Это была целая газетная полоса, ее потом обильно цитировала иностранная пресса. Кажется, на следующий день после выхода газеты Шебаршин снова пригласил меня в Ясенево, там показал то, что можно было показать постороннему человеку (музей внешней разведки, спортивный комплекс, столовую, что-то еще), а затем мы уселись для разговора в его кабинете, мало похожем на казенный офис, - с большими окнами, выходящими на лес, луга, и колонной посредине. На книжной полке стояли произведения классиков. Время было обеденное, и он предложил вместе отведать ясеневских пельменей.

ОбществоВот как надо отмечать свои юбилеи: Александр Бойко организовал в лесной глуши праздник, запомнившийся на всю жизнь

Нельзя сказать, что между нами сразу возникли дружеские отношения, он по служебной привычке всегда держал дистанцию, но какая-то искра проскочила. Говорили, перескакивая с одной темы на другую, - о перестройке, о новинках литературы, об общем увлечении теннисом, об Афганистане... Это потом, позже, выяснилось, что он, как и я, тоже много раз бывал "за речкой", вплотную занимался афганскими делами, особенно перед выводом наших войск. Шебаршин тогда служил в аналитическом управлении на должности заместителя, а начальником разведки был Крючков, который отвечал за ситуацию в Афганистане. Отчего-то Крючков именно полковника Шебаршина выбрал в качестве своего спутника при поездках в Кабул - это впоследствии самым неожиданным образом сказалось на карьере Леонида Владимировича.

Хотя в самом начале 80-х карьера его пошла под откос, виной тому стало предательство офицера разведки Кузичкина, работавшего под прикрытием дипломата в нашем посольстве в Тегеране. Шебаршин возглавлял там резидентуру, а Кузичкин отвечал за важное направление работы со специфической агентурой. До сих пор точно неизвестно, на чем его зацепили британцы, предатель довольно долго работал на них, а когда ощутил внимание к своей персоне со стороны контрразведки, то бежал через турецкую границу с поддельным английским паспортом на имя Майкла Рода.

"Июнь и июль 1982 года были тяжелейшим, самым горьким периодом моей жизни", - напишет Шебаршин впоследствии в одной из своих книг. А в другой опять вернется к тому эпизоду: "История с Кузичкиным саднит до сих пор - прозевал шпиона под собственным боком! Где же была твоя проницательность, твоя профессиональная подготовка, твой здравый смысл?"

Предатели в разведке всегда становятся виновниками крушения многих судеб. Шебаршин был отстранен от работы "в поле", сослан в одно из второстепенных подразделений Службы, но спустя некоторое время его пригласил в свои заместители генерал Леонов, укреплявший информационно-аналитическим управлением. Здесь, возможно, сыграло свою роль то, что недавний резидент умел не только вербовать, но еще и обладал острым аналитическим умом, грамотно и быстро составлял нужные документы. С Леоновым, кстати, дружба у него продолжалась до самого ухода из жизни.

Крючкова многие "в лесу" считали большим бюрократом, и ведь основания для такого отношения к начальнику ПГУ были серьезные: работал партчиновником в ЦК, на Лубянке начинал как руководитель секретариата, а, возглавив разведку, порой приближал к себе тех, кто умел ему угождать. Но вот вопрос: отчего же тогда он так возвысил Шебаршина с его независимым и совсем непокладистым характером? Когда Крючкова в годы перестройки переместили в кресло председателя КГБ, то он именно его - недавнего штрафника - сделал своим преемником. Возможно, ответ кроется именно в тех совместных поездках "за речку", когда генерал армии видел рядом с собой человека храброго, честного, совестливого, чуждого интриганству. На войне, рядом с опасностью, любой открывает свою истинную суть, тут гниль не спрячешь.

Как ни странно, ответ, возможно, кроется еще и в том, что в отличие от других претендентов Шебаршин никакого желания занять этот пост не проявлял, напротив, до последнего делал все, чтобы переход в высокие сферы не случился. Объяснял: "К этим сферам с давних пор у меня возникло определенное предубеждение, отнюдь не по идеологическим, а скорее по чисто человеческим мотивам. Мне не нравилась атмосфера всесилия, всезнания, загадочности, окружавшая представителей верхов, которых приходилось наблюдать на разного рода совещаниях. Я подозревал, что за самоуверенностью часто скрывается пустота".

Происшествия"Оперативное мероприятие": как обозреватель "РГ" Владимир Снегирев стал свидетелем задержания вора-карманника в метро

Однако как человек дисциплинированный отказать шефу не смог, именно он, недавний штрафник, к удивлению многих амбициозных генералов, в феврале 1989 года занял тот самый кабинет в Ясенево с видом на лес и луга, стал главным разведчиком СССР. Правда, одно условие у Крючкова все же оговорил: попросил не вводить его в члены ЦК КПСС, что полагалось по существовавшей тогда иерархии. Тем самым хотел максимально отодвинуть разведку от всяких политических игр.

В августе 91-го, на следующий день после провала путча, Горбачев назначил Шебаршина временным руководителем КГБ, однако ровно через сутки под давлением ельцинского "демократического" окружения снова отправил генерала "в лес" (так на сленге называли штаб-квартиру внешней разведки в Ясенево). Вскоре возглавивший Лубянку Бакатин решил показать, кто в лавке хозяин: он без всякого предварительного разговора с начальником разведки назначил ему в замы своего человека, что противоречило и тогдашним правилам, и здравому смыслу. Шебаршин в знак протеста подал в отставку.

Наверное, в глубине души он надеялся, что его заявлению не дадут ход, спустят дело на тормозах и все останется по-прежнему, но Бакатин с легкостью подписал бумагу, так в свои пятьдесят шесть лет генерал-лейтенант Шебаршин сделался пенсионером.

Дни пришли такие: государством стали рулить дилетанты, а он был Профессионал с большой буквы. Такие тогда стали не нужны.

Я хорошо помню тот период его жизни, потому что мы часто встречались - и у него дома, и у друзей. Врагу не пожелаешь того, что пережил генерал.

Еще раньше, совсем молодой, в девятнадцать лет, ушла из жизни его дочь. Затем после тяжелой болезни покинула сей мир жена Нина Васильевна.

Он держался. Играл в теннис на кортах Сокольников. Оставался главой созданной им Службы экономической безопасности - эта так и не разбогатевшая организация сначала ютилась в 13-м подъезде южной трибуны стадиона "Динамо", а затем, когда стадион приговорили к сносу, переехала в домик на Чистых прудах.

Утром он и такие же седые ветераны приходили на работу, пили чай, кто-то хвалил старые времена, читали и обсуждали свежую прессу, ругали Ельцина, вспоминали Сталина, кряхтели. Генерал помалкивал. Только хмыкал иногда: "Жизнь была прожита не напрасно, но зря". А когда старики уж слишком налегали с ворчанием на новые порядки, он скупо вставлял свое: "Демократия - всего лишь промежуток между диктатурами".

Дни пришли такие: государством стали рулить дилетанты, а он был Профессионал с большой буквы. Такие тогда стали не нужны

Так никто и не узнал, что он обо всем этом думает.

Написал несколько умных книг. При встречах я в шутку говорил: "Не своим делом занимались. Вам бы писателем стать". "Да будет вам", - отвечал он с самоиронией, как и положено человеку, читавшему Толстого, Чехова, Шукшина и Бродского.

Написанные им книги не были мемуарами, а были скорее исповедями. Попыткой разобраться в том, как прожита жизнь и что же со всеми с нами случилось. Иногда очень горькими были эти исповеди. И всегда очень честными.

В те годы многие ясеневские ветераны отметились своими мемуарами, но его книги стоят в том ряду особняком. Ничуть не умаляя важность разведки в современном мире, отдавая должное своей прошлой работе и своим коллегам, он признавался в том, что порой приходилось врать, писал: "Мы врем особенно убедительно тогда, когда сами верим лжи".

ОбществоРепортаж, который громче залпа ракет: Как обозреватель "РГ" Владимир Снегирев пережил самую опасную командировку

С горечью вспоминал тех, кого мы бросили на пути к счастливому будущему, таких оказалось немало среди поверивших нам зарубежных "друзей", связавших свою судьбу с Москвой. С афганским президентом Наджибуллой он пил виски в его резиденции, афганец смотрел на советского товарища с подчеркнутым уважением: вот он - настоящий друг, который не предаст. И что? Наджибулла был растерзан в 95-м. А иранские товарищи из партии Туде? А лидер ГДР Хонеккер?

При встречах мы, бывало, жестко спорили, я еще не расстался тогда со своими демократическими иллюзиями, а он, как мне казалось, упрямо цеплялся за прежнюю жизнь, слишком идеализировал ее. Вот что еще интересно: к нему на южную трибуну стадиона "Динамо", а затем в домик на Чистых прудах приходили люди самых разных политических взглядов, он не отказывал никому в диалоге, но при этом не подстраивался ни под кого, всегда оставался самим собой. Он был правильным человеком - если главным критерием правильности считать жизнь по христианским заповедям. Его душа не была иссушена службой, не была ужесточена несправедливым финалом этой службы, не стала холодной за двадцать последовавших за тем лет.

Все посыпалось в 2012-м буквально за несколько недель. Сначала пришлось оставить любимый теннис: так скрутили его болезни. Еще шутил и по этому поводу, но невесело: "На смену юношескому романтизму приходит старческий ревматизм".

24 марта, поздравляя генерала с очередным днем рождения, я по его голосу понял, что Леонид Владимирович был явно чем-то расстроен. Наш общий друг впоследствии пояснил: плохо себя чувствовал. Потом у него случился инсульт. Генерал стал терять зрение.

Ничего нет. Ни службы. Ни жены. Ни любимых книг. Ни будущего. Ничего. Темнота.

Тогда и прозвучал роковой выстрел из наградного "Стечкина" в элитном доме на 2-й Тверской-Ямской улице, что неподалеку от Белорусского вокзала.

Я вот все думаю, отчего он был так близок мне в последние годы? Наверное, оттого, что, как и я, размышляя о жизни, не точки ставил, а вопросы, мучился этими вопросами, все время искал ответы на них и далеко не всегда находил. Ведь так удобно и комфортно жить, если все знаешь, обо всем судишь с уверенностью и никаких сомнений не испытываешь в своей правоте.

Мою догадку косвенно подтверждают и вот эти воспоминания, которые прислал мне после гибели генерала наш общий друг игумен Нектарий (Морозов):

"Как-то он приехал в храм на Пасху с внучкой, уже взрослой девушкой. Как раз накануне я закончил читать его только что изданную книгу "...И жизни мелочные сны" - таково ее название. Это пронзительная, местами невыносимо пронзительная исповедь. И через всю книгу красной нитью вопрос: "Зачем все это было?" И ни одного ответа, кроме любимого автором Екклесиаста: "Суета сует и всяческая суета".

Я спрашивал Леонида Владимировича, почему он до сих пор по-настоящему не пришел в Церковь. Он сказал, что слишком долго играл и притворялся. Притворялся членом партии, которую в глубине души не считал своей. Не может прийти в храм как прихожанин, пока не поймет, что без этого нельзя... Но в Бога верит - поверил и однозначно считает себя православным христианином. И возможность прийти по-настоящему, до конца, не отрицает.

Я спросил его и о другом, о том, что меня очень волновало: только ли для людей написана эта книга-исповедь или же она все-таки обращена и к Богу, является попыткой открыть свою душу перед Ним? Шебаршин сказал, что, скорее всего, так оно и есть, потому что при работе над книгой он старался быть совершенно честным.

Обрушившиеся на Леонида Владимировича слепота, боль, одиночество, спасти от которого не в силах даже самые близкие люди, а вслед за тем и роковой выстрел из наградного пистолета поставили в его жизни страшную точку. Впрочем - я искренне на это надеюсь - лишь в здешней, земной жизни, а не в вечной участи. Потому что милость Господа безмерна, и не нам, маленьким и так немного знающим людям, как-то ограничивать или регламентировать ее.

Незадолго до своего ухода, размышляя о прожитом и о том, что останется после него, Леонид Владимирович писал:

"Остается причастность к великому делу, не имеющему ни начала, ни конца, к вечному делу служения Отечеству".

Служивый был человек. Государственный.