10.04.2006 01:55
Культура

На "Золотую маску" претендует "Волшебная флейта" из Башкирии

Башкирский театр показал "Волшебную флейту"
Текст:  Ирина Муравьева
Российская газета - Столичный выпуск: №0 (4039)
Читать на сайте RG.RU

В прошлый свой приезд двухлетней давности театр из Башкирии показал столице диковинную и масштабную оперную версию национального сказания "Кахым-туря" (последнюю партитуру башкирского классика Загира Исмагилова), на этот же раз  рискнул привезти полную тайн и загадок  моцартовскую феерию "Волшебная Флейта", посредством которой гений когда-то распрощался с миром.
 Для башкирского тетара  эта постановка стала первым испытанием  на "пробу" знаменитого венского апокрифа, который и в Москве-то рискнули исполнять исключительно по случаю моцартовского юбилея. И что показательно - во всех показанных в этом сезоне "Флейтах" постановку сработали немецкие команды: Грэм Вик в Большом театре, Ахим Фрайер - в "Новой опере", Уве Шварц – в Театре Башкортостана.

Аналогии с этими спектаклями неизбежны, но почти неуместны, настолько различна стилистка,  язык и степень провокативности режиссеров, перетасовывавших действие  "Флейты" в расклад от  виковского блокбастера, фрайеровского балаганного шоу до  шварцевской сказочки, обращенной к не слишком обременяющим себя умственными нагрузками взрослым и детям.  Шварцевская "карта" откатила сюжет  как будто назад, в прошлое, к исконным для Моцарта коллизиям  волшебных превращений, безыскусной игры театральной бутафорией и дидактическому прессингу  духовных  братств.
Наполнившие сцену ряженые  звери – обезьяны и разрисованные, словно кони в яблоках, жирафы, пляшущие башмаки и клацающие челюстями крокодилы, львы, рвущиеся в зрительный зал (художник Евгений Иванов) -  представили ненапряженный, наивный и простодушный микс из "Айболита" и бергмановской феерии "Флейты". Мир весельчака Папагено, цветастой джинсы, аляповатых дам  с формами (феи Царицы ночи)  и самой налаченной  Царицы, оберегающей линию локона и  красивую позицию ноги. В противовес – жутковатый "склеп" Зарастро, "лавра" братства с остовами колючих конструкций, со своими auterni pater – бессмертными отцами, окаймленными седыми нимбам и поучающими с высоты тронов таких же лысых, подобно черепам,  похожих друг на друга братьев. В этот мир и стремится попасть  Тамино. В финале торжествует Папагено, зарывшийся со своей подружкой под огромное атласное одеяло,  и Зарастро, слинявший с сачком Папагено из зала. В апофеозе развязки раздирается  в голос хор, выбрасывая,  словно камни,  братские лозунги "мудрость", "разум", "свет".

Но цельности вся эта конструкция  не достигла. И не только потому, что местами мир фэнтези режиссера, прямо скажем, не самого свежего свойства, комплектуется по принципу "все в кучу", но и потому что диалоговые сцены, идущие на русском языке, отсылают своими смыслами к назидательным речам в духе "деда мороза". А главная нестыковка произошла на уровне самого Моцарта, исполнять которого, хоть и рискнули в театре впервые, но осваивать предстоит еще  далеко вперед. И  не только немецкую артикуляцию, которая в спектакле превращает немецкое слово "nein" в напев "най-най", а Папагену в "папу Гену", но и вокальную технику, требующую во много крат больше подвижности и гибкости голоса, а, главное, точного попадания в ноты. Последнее относится  и  к оркестру, которым дирижировал Роберт Лютер. Логично, что победителем в этом раскладе и в прямом и в переносном смысле оказался Папагено в исполнении номинанта Владимира Копытова – обаятельный,  брутальный персонаж, кажется, вполне осознавший смысл  легенды, что не в Тамино, а в Папагено Моцарт вложил собственные уста. 

Театр